ты напугалась, моя дивная лань? – подивился он, не отрывая от девы пристального взгляда.
– А зачем же ты, сын вождя, крадешься, как хищный зверь? – отвечала Мара, уже без страха садясь рядом с ним.
– Я охотник и воин. Я должен перенять повадки хищника, чтобы, как и он, добывать мясо. Или тебе милее мой брат?
Мара рассмеялась:
– Я не помню его лица. Все дни он проводит вдали от людей и дневного света, в пещерах с единственным светильником. Разве можно сравнить его с таким великим и сильным воином, как ты?
– Он старше меня, но едва я смог ходить, уже был сильнее. Живи он один, умер бы с голоду. Порой я думаю, не согрешила ли наша мать с кем-то из людей зерна. Уж слишком не похож мой брат на того, в чьих жилах течет кровь зверя.
И говоря это, Аспир все ближе и ближе придвигался к деве и, наконец, коснулся ее лица своей рукой. Мара насторожилась, но и не думала отстраниться или бежать прочь.
– Ты служишь нашему божеству, – продолжал меж тем Аспир. – Но ведь ты – моя нареченная. Еще не одна весна пройдет, прежде чем тебя введут под мой кров. А ведь в глазах богов то, что должно свершиться, уже свершилось. Что им за дело – станешь ты моей теперь или после? Цветы, что ты сорвала, красивы сейчас, но пройдет немного времени, и они сгодятся лишь на семена, чтобы дать жизнь следующим цветам. Прежде чем уйти, подумай – хочешь ли ты дождаться того дня, когда станешь зрелым цветком, готовящимся увянуть? Или ты боишься гнева божества, дева?
– Я никогда не видела ни его гнева, ни его радости, – ответила Мара, откладывая цветы в сторону.
Затем они легли под сень ветвей склонившегося над ручьем дерева, и Аспир взял ее, как жену.
Не успели тени сместиться далеко, как Мара уже подобрала брошенные ею цветы и отправилась обратно в селение людей.
Шли дни. Каждое утро Мара спускалась в долину за цветами, и каждое утро ждал ее у ручья Аспир. Не знали люди о творящемся святотатстве, а божество до поры молчало.
Но вот пришел особый день, знаменующий ту пору, когда люди из зверей стали людьми.
От самого рассвета люди чистили и украшали свои жилища, а с закатом солнца погасили все огни и светильники, кроме главного – над воротами храма. Все стекались к нему в ожидании и трепете.
Жрецы дали людям в протянутые руки священную чашу, и те, передавая ее друг другу, надрезали себе запястья и наполняли чашу своей кровью. Когда чаша наполнилась, ее передали Маре.
Она приняла чашу и понесла через храм в глубинные пещеры божества.
В полной темноте шла она хорошо знакомой дорогой и несла в руках чашу – о, нет, не просто с кровью! – с тем душевным огнем, которым народ желал поделиться со своим божеством.
Наконец, Мара остановилась. Она хорошо помнила то место, где кончаются соломенные циновки и начинается древний камень.
– Прими дар от людей, следующих за тобой, – произнесла она, поднимая