говорю, что плясать не буду.
– Коломбина обычно мечется, не в силах выбрать между Пьеро и Арлекином, – подсказал Дима. – Все уже вроде готово к свадьбе…
– Я выйду за Кононова, – отрапортовал Юленька и стал мастерить себе гигантский бутерброд из всего, что было на столе.
Диму такое скорое решение несколько удивило и будто бы слегка задело.
– Это еще почему?
– А ты болеешь всё время – какой из тебя муж?
Вступил в игру Волков.
– Послушай, девонька, старого, умного дядю: выходи за больного. Он быстрее помрет – тебе все добро достанется.
– Какое добро? – фыркнул Кононов. – Какое у него может быть добро? Он же поэт, богема, голодранец!
– Знаете ли! Если мансарда на Монмартре за добро не считается, – протянул Дима. – И помирать я, кстати, не собираюсь. Ипохондрия – мой личный творческий наркотик. Да и погляди на нашего Арлекина – сам бледный, как смерть. Еще кто первый помрет!
– Правда, Сашка, – подтвердил уже серьезно Волков. – Ты бледный, почти синюшный. Тебе снова поплохело?
Саша поспешно встал и подошел к старому мутному зеркалу в тяжелой раме. Что же случилось? Неужели он так вдруг побледнел сильнее прежнего?
Но затем он понял, что это маска – красно-черно-белый арлекин – подчеркивает его бледность. Румянец после Вани продержался всего несколько дней.
Глаза из прорезей маски вдруг поглядели на отражение с тоской и жалостью. Да уж, ничего не поделаешь, теперь можно только воровать чужой румянец.
– Сашка, что с тобой? – окликнул его Волков с тревогой.
– Ты извини, если я что-то не так сказал, – робко вторил Дима.
Саша вновь опустил голову – вдруг очень захотелось сказать друзьям, что ему действительно снова нехорошо, что лучше он пойдет, приляжет. На одну страшную, глухую секунду ему захотелось остаться одному. Но затем в зеркале вновь воспрянул цветастый Арлекин, и Саша рассмеялся:
– Чего вы так всполошились? Я все лето на солнце не был. Ну так что скажешь, красавица? – Саша подскочил к Юленьке и чмокнул его в щеку.
– Я решил! – заявил тот, вытерев щеку рукавом, и продолжая жевать мяско. – Я, как женщина XX века, буду независимой и не выйду ни за Арлекина, ни за Пьеро.
– Уважаю! – воскликнул Волков и, перегнувшись через стол, пожал Юленьке руку.
– Однако, – фыркнул Дима. – Коломбина эмансипе?
– Засулич! – подсказал Волков. – Коломбина Петруччиевна Засулич!
– Тьфу на тебя, Юрка! Не люблю я тебя. Вот временами прямо ненавижу!
– А ну цыц, школота! – вдруг громогласно скомандовал кто-то не сидящий за столом – кто-то едва появившийся в комнате.
Все, от неожиданности чуть оробев и, конечно же, умолкнув, обернулись и увидели на пороге гостиной Дениса. Тот стоял, привалившись к косяку, сдвинув студенческую фуражку набекрень, и наслаждался недолгим замешательством гимназистов.
– Дурак ты, Денис Дмитриевич, –