ещё.
– Сына-то как хоть назвали?
– Да не знаю я пока.
Серёга от удивления икает три раза подряд.
– Как не знаешь?
– Не решили ещё. Он же родился-то, – Роман смотрит на часы, – двенадцать часов назад… А
мы договорились, что, пока не родится, имя не обсуждать.
Серёга, покачиваясь, поднимается.
– Ну всё, – говорит он, – подставляй морду, сейчас я буду тебя очень больно бить! Какого ж
хрена ты молчишь? Мы уже час сидим, время теряем, а магазин скоро закроют! Почему ты такой
спокойный-то, а? Нет, души-то в тебе точно нету. Да я бы на твоём месте сейчас без крыльев под
потолком летал. Всё, собирайся… Ну, чо уставился-то? Вон твоя шапка! Без ещё одной бутылки
нам теперь уж точно не обойтись.
– А может, хватит тебе? – говорит Роман, вдруг ловя себя на том, что, кажется, Серёга хоть и
пьяный, а радуется этой новости больше него самого.
– Как это хватит?! Да как ты можешь такое говорить?!
– Но, может, сначала имя сыну подберём? – находится Роман.
– А-а, – машет Серёга рукой, – да мы его и на ходу придумаем.
– Как это на ходу?! – с укором произносит Роман. – Такое дело и на ходу? Ну ты даёшь…
– Так, может, потом?
– Как это «потом»? Его племянник, понимаешь ли, уже двенадцать часов без имени мается, а он
– «потом»… Ты ему, вообще-то, дядя или кто? К тому же, у тебя, кажется, есть книга об именах.
– Эх! – отчаянно восклицает Серёга, взглянув на часы, и бросается, насколько уже выходит у
него броситься, к полке с книгами, – мигом сейчас подберём. И в магазин!
Но «мигом» не получается. Они просто вязнут, перебирая по книге все возможные имена.
Сходятся на «Юрке». Непонятно, правда, почему. Может, потому что про Гагарина отчего-то
вспомнили… И звучит хорошо – «Юрий Романович». Но магазин к этому времени уже закрыт –
бежать некуда. Впрочем, Серёгу развозит и на старом. Подождав, когда он уснёт, Роман уходит,
защёлкнув дверь на уже знакомый английский замок.
«И то верно, – думает он по дороге домой, – и почему это я такой спокойный…»
* * *
Все эти внутренние блуждания и терзания мужа Голубике не видны. Ей просто сейчас не до них.
Рождение второго сына словно переключает её жизнь на какой-то мягкий камерный регистр. После
естественных и малоболезненных родов, какие и полагаются здоровой женщине, она становится
собранней, серьёзней, и в то же время озорней и языкастей. Да и как не стать такой после общей
палаты, наполненной не больными, а счастливыми, уже пережившими все опасения, мамками? В
первый день после выписки она, набравшаяся в роддоме и хорошего и нехорошего, несколько раз
даже слегка, со смехом матюгается, так что у Романа от изумления падает челюсть. Чувства
переполняют её. Она снова дома, теперь уже с малышом. И всё у неё прекрасно. При лёгкой,
мягкой картавости неприличные слова выходят у неё совсем не грубо, а как-то забавно