крахмалили юбки, бегали с клизмами и за куафером; Анна менял парики: каждый волосок должен был соответствовать Его учению.
– Однако, вы пополнели! – заметила одевавшая Анну горничная.
– Каждому присуще человеческое бытие, даже Богу! – рассеянно он отвечал.
Все дышало непричастной мужчине воздушностью мысли и пряным запахом притираний.
Зной спал, качались пальмы, вдали кричали ослы, верблюды, лисицы.
Животные более похожи были на геральдических: верный осел, эгоистический верблюд, луковая лисица; животные ни о чем не помнили, но ничего и не забывали.
Прошло то время, когда премилосердный Судия воплощался в диких зверей и гадов морских – пришло время, когда Он избрал воплотиться в человеческом существе!
Балу присвоена была высшая категория, а это означало, что женщинам на него входа нет: женщин изображали мужчины.
Анна был не в черном, как того непременно хотел наместник, а в лиловом, низко срезанном бархатном платье, открывавшем его цвета старой слоновой кости полные плечи и грудь. Парик был незаметен. Колечки курчавых черных волос кое-где пробивались на подбородке.
Он стоял чрезвычайно прямо и разговаривал с кем-то из колена Левина.
– Нет, я не брошу камня! – отвечал он на что-то.
Глава девятая. Прильнуть намертво
В это время с сопровождавшими входил пилигрим, и на лице Анны, всегда твердом, появилось выражение потерянности и покорности, похожее на выражение верблюда или лисицы, когда они виноваты.
– Прекрасный бал! – сказал один другому, чтобы сказать что-нибудь.
– Да, – отвечал другой.
Они чувствовали себя одни в громадной зале.
Префект танцевал с молодым гастатом в первой паре; воздух кипел блеском.
Стены потрясались гулом радости, все пылало пожаром утехи.
Уста волновались улыбками, сердца бились забавою, все самолюбия заведены были тугими пружинами: бал шел горою.
После пиррихия с мечами и щитами – в медленных ритмах была эммелия, за нею следовал беспорядочный кордак; все должно было решиться в сикканиде.
– Меня распнут, – вывернул пилигрим ноги, – на кресте?
– Нет, – резко Анна повернул корпус в перпендикулярную ногам плоскость. – Не распнут!
Халдеи разносили бокалы.
– Он при мне звал его на мазурку, – дюжий центурион сказал, зная, что его собеседник триарий поймет, кто он и он.
– Мазурки не будет! – старый солдат рассмеялся.
Вместо мазурки была пляска mww, выполнявшая функцию уже погребального танца.
Римляне были слишком умны, чтобы возвышать дерзкого на кресте – он буднично был побит каменьями, а после помещен в каменный сосуд, залит медом и оставлен дозревать в пещере; откупоренный через положенное время, он должен был исполниться лекарственных, молодильных свойств.
Кто именно вскрыл сосуд и как оказался он в Боливии оставалось тайной, но Анна Аркадьевна и молодой Вронский, когда их спрашивали о голове самца, отвечали, что это голова немца и время