ним пальцем, ощутить их упругость, погладить ямочку на подбородке, и, наконец, добраться до твоей майки, которая совершенно не скрывает бесстыдных сосков. Но приходится есть, потому что это же ты приготовила.
Потом мы валяемся на диване, слушаем Энию и гадаем друг другу по ладошкам, точнее, судьбу предсказываешь ты, а я – целую твои плечи, затылок, шею и пьянею от одного твоего присутствия.
– Тебя ждёт развилка, – объявляешь ты после пристального изучения моей ладони, – принятие важного решения.
– Мне предлагают стажировку в Германии, – неохотно отвечаю я на невысказанный вопрос.
– И? – ты замираешь, откинув голову на моё плечо, внимательно смотришь на меня.
– Я собираюсь отказаться.
– Почему? Давай поедем вместе! Останемся там… – в твоих глазах вспыхивает надежда, и я чувствую себя последней скотиной из-за того, что мне придётся убить её.
– Я не могу оставить мужа, – в тысячный раз повторяю я.
Наградой мне трясущиеся плечи и придушенные всхлипы в подушку.
Как объяснить, не знаю. Легонько поглаживаю выступающие позвонки и жду.
– Почему? – всё же спрашиваешь ты и, поворачиваясь ко мне лицом, подставляешь губы. У тебя красный нос, и губы твои солоны на вкус. Но из-за этого я ещё острее ощущаю нежность и бесконечное желание сделать тебя хоть чуточку счастливей. Мои пальцы оставляют в покое спину и отправляются в путешествие по твоему животу, спускаясь всё ниже и ниже.
Потом прячу лицо и рассказываю о самом первом в своей жизни подарке. Не от дедушки Мороза, а от взрослого дядьки в синем костюме.
Когда мне исполнилось шестнадцать, папаша со словами: «Я в твои годы уже давно пахал как лошадь», повёл меня знакомиться с будущим местом работы.
Областной психо-неврологический диспансер – здание, как будто сбежавшее из мрачного чёрно-белого кино о застенках фашистов. Тогда он ещё работал там охранником и сумел договориться с начальством, что меня возьмут санитаркой. Благодаря его стараниям, ради моей будущей высокой зарплаты – меня приняли в отделение экспертизы. Мыть мне предстояло всего два кабинета и холл размерами чуть больше чем прихожая в обычной квартире. В чём подвох, я узнала почти сразу.
Дежурили мы всегда втроём – врач, фельдшер и санитарка. Но получилось так, что в первый мой день гаишники прикатили в самом начале нашей смены, мы даже не успели переодеться. Как назло, фельдшер застрял в пробке – врачу пришлось делать работу за двоих, да ещё и по ходу объяснять бестолковщине, то есть мне, что нужно делать. Поэтому удивляться её раздражению не приходилось.
Когда она вручила мне перчатки и стаканчик для сбора анализа, я уже боялась дышать, чтобы не спровоцировать новых хлёстких замечаний. Несколько мгновений я смотрела в её лицо, пытаясь осмыслить, что мне нужно сделать. А она наблюдала за мной. В голубых, спрятанных за очками, глазах я видела неприкрытое ехидство. Она, как мне показалось, понимала, что мучает меня, и ей это нравилось. Возможно, если бы не это, я бы не смогла.
Ноги