в Гайд-парке[15] на камне, курим косяк. Вдруг прямо из-за кустов на нас выруливает уазик, из него резко выскакивают менты с оперативниками, образуя полукольцо. Мы врассыпную, кто куда. Я тоже припустил – на самом приходе. Долго бежать не в кайф, заскакиваю в кусты. Сижу как заяц, прислушиваюсь. Вроде как вокруг опера снуют, переговариваются: «Этого не видел?» – «Не-а, не видел…» Ну я сижу. Долго сижу, а они всё вокруг рыщут. «Да сколько можно?» – думаю. Начинаю понемногу выглядывать – осмотреться, что вокруг. И тут до меня доходит, что это просто голоса прохожих до меня доносятся с прилегающей улицы, а оперов-то давно и след простыл! Одним словом, хорошая трава попалась.
Между тем подходил призывной возраст, военкомат бомбардировал повестками. Нужно было что-то решать. В хипповых кругах элементарным выходом из ситуации считался дурдом: отлежка со статьей. Однако такой способ требовал специфического ноу-хау. Ведь просто за красивые глаза доктор статью не даст! Самый распространенный жест – закос под суицид. Таким сразу ставили «четверку» (диагноз шизофрения, гарантирующий неприкосновенность на всю оставшуюся жизнь). Однако закос должен быть реалистичным. Коронный номер – порезать вены, но так, чтобы на самом деле все было чики-пики, с реальными травмами и сопутствующей опасностью по-настоящему сыграть в ящик. Другой вариант – отравление: объесться каликами до тотального коллапса. Разумеется, все эти жесткие методы представлялись довольно стремными. А вдруг не откачают?
Под отравление пытался закосить Сэм. Буквально накануне отправки в военкомат, на собственных как бы проводах, он закинулся двумя пачками димедрола – 20 таблеток в совокупности. Его сразу жутко вставило, глаза повылезали на лоб с выражением крайнего изумления и стрема одновременно. Через двадцать минут приехала скорая. У Сэма к этому времени уже вываливался язык. Его, дико озирающегося по сторонам, вынесли на одеяле прямо в карету с красным крестом тамплиеров. Два дня откачивали в клинике, потом отправили в дурдом. Человек, конечно, выжил – но ценой какого стресса!..
Меня спасло знакомство мамы с главврачом таллинской психиатрички, который согласился поместить меня в санаторное отделение. Осенью 1972-го я надел бордовую фланелевую пижаму. Наша таллинская психушка на Палдискимаантеэ – это, конечно, не Белые столбы или Кащенко, тут все было достаточно гуманно. Даже самостоятельно гулять выпускали, а в сущности, весь уик-энд можно было вообще не появляться. Негласно, но терпели… Очень быстро я смекнул, что в нашем отделении контингент делится на две специфические категории пациентов: реальных психов и отмазчиков, прежде всего – от армии или зоны. Мой сосед по палате по фамилии Саар косил от «химии»[16]. Прикинулся дуриком, ждал, что закроют дело за грабеж: нервы – это святое! Зато другой сосед был вполне адекватен учреждению. У него был приход, что он не может-де ходить по земле: «Иду, а ощущение такое, что как будто по воде, – боюсь утонуть…» Кто-то из дуриков отказывался