«Господи, – шевелила губами Женька, – как же они живут-то тут, эти серолицые люди, не зная, что такое чистый белый снег, даже не подозревая о прозрачном воздухе, зелёных полях и искрящемся небе цвета спелой антоновки. Они не знают, как по-настоящему пахнут листья, потому что здесь, в этом городе, листья пахнут бензиновой пылью. Им здесь знакома только бесконечная мутно-серая дымка над головой, мутные лужи под ногами, вперемешку с мутным дождём и снегом… Так, если я в ближайшее время не решусь на это, то сойду с ума… или умру во всей этой мутной хлипкости».
В её родной захолустной Алексеевке Женя была несчастна вместе с матерью, так что туда возврата, скорее всего, нет. Главное – не перейти грань отчаяния, главное – найти какое-то утешение. Но какое и в чём? Ни с какой стороны у неё нет поддержки – ни в дружбе, ни в любови, ни в религии. Она даже не представляет, что это такое, особенно после того, как их с мамой бросил отец- предатель. В театре она никому не интересна, никто её больше не ободряет, верить теперь не во что, надеяться тоже не на кого, лишь на саму себя. Да, исключительно на саму себя. А это уже и есть определенно кое-что. Она не подведёт саму себя, нет-нет, она не какая-нибудь там заблудшая овца, то есть, конечно же, душа; она обязательно пройдёт этот межевой столб и сумеет заполучить положенную ей награду.
Женя ведь ухала из родного города, чтобы не видеть измученную мать с её пустыми страданиями, чтобы хоть как-то преуспеть в этой сложной, хитроумной жизни, бросить ей вызов, обвести вокруг пальца, обмануть её или переманить на свою сторону. Переманить… но тут уж как получится… и, наконец-то, выделиться из серой толпы в её сумасшедшем водовороте. Справедливость обязательно восторжествует. Женька питала определённые надежды на случай, который поможет ей, заставит поскорее забыть о том, что произошло в Алексеевке. Или…
IX
Наутро в коридорах, гримёрных и балетных классах хореографического царства бушевало, или, лучше сказать, клокотало, праведное возмущение. Сегодня Ася Петровская была очаровательна в бежевом брючном костюме из тонкого джерси и с длинной ниткой чёрного жемчуга, завязанной узелком на груди. Она с непринуждённой естественностью нарочно прохаживалась мерным уверенным шагом туда-сюда по нескончаемому коридору, окидывая пространство взглядом хищной птицы и внимательно вслушиваясь в утренний гомон своих подопечных.
– Я просто уверена, что Жизель будет такой же кощунственной, как и сама Милена, – долетали до чуткого уха Аси чьи-то убийственно-красноречивые, возбуждённые речи из женской гримёрки.
«Батюшки, какие слова-то мы, оказывается, знаем», – ехидно подивилась Петровская, продолжая вышагивать и заинтересованно слушать.
– Да, Аська промахнулась, это точно! Жизель выйдет странной. Вот если бы я танцевала, я бы не делала её слишком робкой, и только не провинциалкой, нет, нет. Ну, вот я из Алексеевки, уж куда провинциальнее, так у нас робких вообще нет. У нас все