его, и он всхлипнул-взвизгнул раз-другой, ну а я просто отвел его в школу.
«Энди пытался пинаться, – рассказывал Пол, – и тогда сосед схватил его, зажал его руки и ноги и потащил, а Энди все плакал и пытался вырваться. Он не хотел идти, а мы силой заставили его идти. Хуже и не придумаешь, потому что из-за этого у него развился нервный тик».
«Кто ж знал, что он не до конца вылечился, – добавляет Джон. – Сосед просто думал, что он доброе дело делает, когда понес его туда. Помню, доктор сказал, что у него все по новой началось».
У Энди тут же случился рецидив, и его вернули в постель еще на четыре недели. Этот случай на всю жизнь внушил ему отвращение к насилию и сильнейшее желание избегать любого применения физической силы. Лучшим способом привести Энди в бешенство в его зрелой жизни были попытки физически принудить его к чему-либо.
Второй постельный период Энди был совсем как первый. И вновь в волшебной инкубационной неподвижности у него получалось проводить долгие безмятежные часы в мечтах о звездах Голливуда. В этот раз с его подъемом из больничной койки позиция, занимаемая им в семье, изменилась. Доктор Зидик предупредил Юлию, что рецидив весьма вероятен. Болезнь к тому же так сказалась на коже Энди, что он мучился с ней до конца своей жизни. Как оказалось, ни с того ни с сего по лицу, спине, груди, руках и кистям Энди пошли крупные красно-коричневые прыщи. Он выглядел еще более уязвимым и вился вокруг Юлии плющом, лишь изредка отходя от нее. Она стала как никогда оберегать его и следить, чтобы никто впредь руку на него не поднял. Теперь Энди выступал в амплуа этакого эксцентричного инвалида, с которым следовало обращаться с особой осторожностью и участием, а братья стали приглядывать за ним в школе. «Что мне непонятно, – вспоминал Джон Вархола, – это как он, вернувшись в школу через несколько месяцев и столько пропустив, смог догнать их».
В «Попизме» Энди сделал самое откровенное заявление относительно собственного детства: «Я… понял, что, злясь и указывая кому-либо, что он должен делать, ничего не добьешься, – и это просто невыносимо. Я понял, что куда проще влиять на других, если просто заткнуться, – по крайней мере, может, в этом случае они сами начнут сомневаться». В то же время новая придуманная жизнь, которую он создавал в своем воображении, придала ему внутреннюю сосредоточенность, сделавшую его увереннее и упорнее в том, что касается его искусства. Стала проявляться двойственность его характера. Оставаясь милым и застенчивым со своими подружками, он при случае строил из себя капризного принца среди семьи. Фрейд отмечал, что «подсознательно мы остаемся в одном возрасте в течение всей своей жизни». Энди, который поляризовал публику как художник в свои лучшие годы, в какой-то мере оставался восьмилеткой, только выбравшимся из паутины болезни и забот.
Это был новый, требовательный, нетерпеливый и порой агрессивный Энди, постоянно дразнивший Пола своим «ну и что ты сделаешь?» и срывавшийся в кино каждое субботнее утро. Фильмы играли важную роль