Вот она склонилась так, что ее лицо оказалось над конструкцией, над тем ее краем, что касался кончиком трубки виска старца. Губы аграфки, еще помнящие тепло уст несчастного Арни Лота, чуть приоткрылись, и наружу, сквозь пластик капсулы и застывший подобно камеди гель вместе с выдохом потекла команда:
– Начинайте…
Слово это было не обычным; оно переполнялось энергией, которой поделился Арни. Лия и толику собственной добавила. И эта гремучая смесь впиталась первым лепестком конструкции. Теперь последняя работала сама; Лия, вытолкнувшая из себя одним выдохом гигантскую порцию жизненной энергии, буквально распласталась на крышке. Сейчас ей доставало сил лишь следить за удивительным процессом, глубинного содержания которой она не могла знать. Первый лепесток истаял, растворился в геле. И что-то изменилось в паривших в капсуле мужчинах. Морщины в лице старика стали глубже, из него словно истаяла крупинка чего-то важного, что составляло саму суть разумного. И столько же не менее важного проявилось в лице молодого. Еще один лепесток, и еще одна порция жизни переместилась из тела одного разумного к другому. И все это в абсолютной тишине. Не слышалось даже дыхания Лии, стука ее сердца. А кроме нее, и двух разумных, замурованных в медицинской капсуле, ни одной живой души не было на расстоянии двух гиперпрыжков. Именно там стоял в ожидании контрольного срока крейсер-близнец «Салмат» со своей командой, и командой «Алмата» в качестве пассажиров.
Лия не шевелилась; один за другим растворялись бесследно алые и розовые лепестки, все больше жизни проявлялось в лицо молодого мужчины. А старый… все шло к тому, что он едва ли переживет последний лепесток. Вообще-то программой так и было предусмотрено, что как раз к этому моменту в капсуле должен остаться лишь один разумный. Не раньше и не позже. Так и случилось бы, потому что никто, кроме Лионель помешать этому процессу не мог; а сил у нее практически не осталось. Так и случилось бы, если бы не тот лепесток, если бы не та злосчастная ошибка, которую допустил аратанский инженер Арни Лот. Впрочем, эту ошибку вполне могла отнести на свой счет Лионель ди Контэ. Арни уже заплатил самую высокую цену; а Лия?
Тот поток жизненной энергии, что двигался вдоль трубки и пожирал лепестки один за другим, поменял вектор своего движения. Вырвавшись из металлического плена, он сгустился и утончился до размеров, рядом с которым атом был той самой горой, которая родила мышь. Этот луч пронзил голову Лии, задержавшись в ней ровно на тот неуловимый отрезок времени, который потребовался, чтобы выдрать с последним корешком то, что, собственно, и отличало от других разумных Лионель ди Контэ. Ее совсем невеликую память и удивительные способности. То бесформенное, хотя и по-прежнему красивое тело, лежащее на пластике, уже не было Лией. Последним отблеском мысли, улетавшей в космическое пространство вместе с лучом, было огромное сожаление от того, что она так и не смогла