участие развеять печаль поэта неспособно. Концовка безнадежна:
О дружество! предай меня забвенью;
В безмолвии покорствую судьбам,
Оставь меня сердечному мученью,
Оставь меня пустыням и слезам.
«Элегия» – низшая точка кризиса в рамках данной темы; за нею начнется медленное и постепенное возвращение на утраченные позиции. Дружество как духовная ценность не теряет позитивного знака и сейчас: друзья «все те же», им не адресуется ни слова упрека, они стремятся протянуть руку дружеской поддержки. Конфликта нет, но наступает рознь интересов. Соответственно вносятся поправки в иерархию ценностей. Было время – дружество стояло едва ли не на верхней ступени. Теперь над ним вознеслась другая и более властная сила. Все относительно: друзья остаются жить в прежней системе ценностей; но для поэта система изменилась – не навсегдa, для данной жизненной ситуации. Нет разочарования в дружбе и друзьях, но ситуативно ореол дружества в значительной степени бледнеет.
В ранней лирике, независимо от формы выражения «я» или «мы», не было вычленения личной позиции: она в той же мере личная, сколько единая для дружеского братства. Теперь, когда узы братства ослабели, когда поэт чувствует одиночество, происходит двойная раскладка. Поэт не отрицает и не порицает духовных ценностей, которые продолжают исповедовать его товарищи, тем самым как бы удостоверяя объективную значимость этих ценностей, но он не может принять их для себя, ситуативно эти ценности переходят в серию утрат.
Отголоски кризиса еще будут звучать и в последующих стихотворениях. Так, в «Стансах (Из Вольтера)» поэт уповает на дружбу как отраду в теряющей радости жизни, но делает это с очень сложным чувством.
Тогда на голос мой унылый
Мне дружба руку подала,
Она любви подобна милой
В одной лишь нежности была.
Я ей принес увядши розы
Веселых юношества дней,
И вслед пошел, но лил я слезы,
Что мог идти вослед лишь ей!
Поэт подтверждает духовную ценность дружбы как наследия веселых дней юношества, но приоритетного места ей не возвращается; чувствуется усилие принуждения: голос «за» подан в условиях отсутствия альтернативного (и более предпочтительного!) выбора.
Решительно изгоняется карнавальное балагурство в трактовке темы смерти. Никакого ерничества, спокойно отрешенный, усталый взгляд много страдавшего человека.
Я видел смерть; она в молчанье села
У мирного порогу моего;
Я видел гроб; открылась дверь его;
Душа, померкнув, охладела…
Покину скоро я друзей,
И жизни горестной моей
Никто следов уж не приметит;
Последний взор моих очей
Луча бессмертия не встретит,
И погасающий светильник юных дней
Ничтожества спокойный мрак осветит.
Перед лицом неизбежного, которое не пугает, поэт шлет последнее «прости» миру. Попутно заметим, что какие-либо упования на бессмертие или инобытие поэт исключает.