Неторопливое прощание, руки благодарно к сердцам с поклоном. Отбой.
Утром идем с малознакомым напарником и нашим старшим сержантом, которому наш комроты сказал:
– Подстрахуй на всякий случай, да посмотри, как ребята с оружием держатся, – начинаем обход дальней улочки. И замечаем на площади метрах в двухстах от нас какую-то торопливую суету – там седлают лошадь трое мужичков, ранее не замеченных нами, четвертому, крепкому и молодому. Увидев нас, заторопились еще больше, мы кричим: «Стой!», бежим туда, но тот уже в седле и стегает камчой коня, мы палим вверх, затем – вдогонку. Но уже никого нет, остается лишь один, он лишь мычит, немой, сбегаются на выстрелы наши, все возбуждены, еще бы – первые настоящие выстрелы, появляется и местное начальство. С нас наскоро берут объяснения и отправляют дальше с наказом удвоить бдительность, оружие первыми не применять.
Идем от калитки к калитке, стучим в двери убогих глинобитных домишек, они, впрочем, без замков, подвешены на ременных петлях и открываются сами по себе, кричим «апа», «ата», что значит «мать», «отец», слышим в ответ «мен бельмейс», откуда и пошло наше русское «ни бельмеса не понимаю». Внутри все то же: дети, старики и старухи, глинобитные полы, в углу – свернутые общесемейные одеяла и кошмы, мебели никакой нет. Наше занятие становится скучно-ленивым. Так и подходим к очередной мазанке, стучим, зовем – тишина. Сержант берется за косо висящую древнюю дверь, а в ответ треск, гром и огонь, сержанта отшвыривает от двери, а из нее вылетает с двустволкой человек в штанах местного образца, где мотня свешивается до колен, но в гимнастерке под халатом, халат сбрасывается, и человек сигает через дувал.
У сержанта разорвано горло в клочья, набухает кровью шинель, глаза еще некоторое время смотрят на нас. На лошади приносится ротный, за ним несколько местных.
– Будь пуля – могли бы и спасти, а тут картечь, – говорит капитан, – эх, солдат, солдат, столько пройти мимо пуль всех наших войн и дома под братство народов угодить… – И к хозяину-хлебосолу, – так, говоришь, нет у вас дезертиров, сплошная любовь к советской власти, знаешь наверняка, кто и куда ушел…
– Вай, вай, какой нехороший человек, шайтан, чужой, совсем чужой, там тугай дальше, другой область, другой республика, вай-вай…
Появляется и особист.
– Тут такое дело, – говорит он, – уклонистов, дезертиров раисы прячут в тугаях и горах, они там пашут и сеют, по заготовкам планы колхозам помогают выполнять, рабочих-то рук больше нет, считай, на оборону тоже работают, давай документы оформлять…
Но мы уже злы, с пулями в патроннике смотрим всё, а к вечеру приказ: «Учения закончены, возвращаться в часть, на смену придет подразделение частей НКВД».
Казармы уже кажутся родным домом, а в памяти на всю жизнь – самый вкусный плов, самый страшный страх от соседей и рассеченное картечным дуплетом тело нашего старшего