распластался в мути и даже восхитился: некого здесь было спрашивать о памяти. Правда, у него никак не выходило достать до дна, сколько не забирай руками и не дыши мерзкой водой. Жалел умудрённый, что позабыл о цепях и булыжники не распихал по карманам. Течение тихо относило его к гранитной набережной. Гребные винты неподалеку вспенивали реку и гулко стучались в виски. Старик решил, что дрейфовать надо до той поры, пока его не вспорет лопастью или перебьёт днищем глиссера.
Он развернулся кривобокой звездой, затылком – к расплывчатому солнцу, и был настигнут полуденной дрёмой.
Сквозь сон он чувствовал приближение смерти и предвкушал настоящий отдых, а не суррогат в пропитанной нефтью акватории.
Но всё оказалось ещё хуже, чем он воображал: огромная рыжая псина с разверстой пастью выхватила старика за ворот и, несмотря на его жалкие потуги утонуть, стала спасать, тащить, закинув, как тигр барашка, на широкую спину.
Зверь развил крейсерскую скорость и, довольный, выплюнул старика на берег, к ступеням у ног безразличных к миру сфинксов. Старик помертвевшими глазами смотрел в небо, чуя, как снова заносится над ним кнут. Вымокший пиджак он с ненавистью бросил в собаку и в одних разодранных штанах, босой, пошлёпал, сгорбившись, по пешеходной полосе.
Там старика задержали молодые люди, хлыщи из фургончика: они наставили на него пушечный створ камеры и протянули микрофон, очевидно, надеясь склепать минутную заметку для локальных новостей. Но старик был невнятен; он воздел руки и раскричался, стараясь хоть в ком-то увидеть отголосок памяти. И – парадокс! – ребята всё прекрасно знали, у них подписаны зачёты в синих книжках, нужные вехи непринужденно лежали в головах, и, конечно, ни малейшего сопереживания заученным событиям в них не было.
Старика внимательно выслушали и поступили странно.
Оператор крепко ухватил его за локоть и впихнул в фургон, и вся съёмочная бригада помчалась в пресс-центр.
Они выбрались у обтекаемого здания, попали в кондиционированный край стекла и пластика, потом в зеркальный лифт, и воспарили над преющим в зное городом. Старик упирался и волочил ноги, пока его тащили в коридорах; в кабинетах и студиях раздавался его сорванный голос. Наконец, он очутился в крохотной гримёрке, где был умыт и завёрнут в белый халат.
Франт с поставленным голосом, тот, владевший микрофоном на улице, разговорился с каким-то невзрачным в очках. Старик слышал что-то про «формат», «глас вопиющего», «эфирное время»… Они очень долго беседовали, споря, перебивая и поочерёдно кого-то вызванивая, а пойманный старик разглядывал себя в зеркало и никто бы не смог понять выражение его лица.
Потом в зеркале возник прилизанный типчик в тонких усах и мастерски постриг и причесал старика. Свора накрашенных женщин взяла с него мерку; бродягу увели, опять усадили в машину, но не в фургончик, а представительского класса, и отправились к дантисту.
Старику вычистили ротовую полость и вставили новые зубы. Попросили произнести буквы «а», «о» и «ш», широко разевая рот, и