чего-то захрипела соседушка.
Смотри, Симон, эк ее.
Кулачонками своими забила по груди, заклекотала. Желтенький ее халат, унылый и в катышках, разметался, рукав сбил какие-то склянки с тумбочки. Телевизор стих, зато забила форточка – хлоп-хлоп! Морщинистое лицо загримасничало, и такой тоненький звук комаром из стиснутых зубов – и-и-и-и!
Когда старуха стала биться затылком об изголовье, я закричала:
– Сестра!!!
Доигралась балерина, вот и смерть.
Прибежала душенька. Недорумяненная, видать, собиралась уже с работы бегом по своим молодым делам. Рот разинула… О, Симон, еще одна дура!
– Ну, давай, чего стоишь! Комсомолка многодетная умирает!
Обратно побежала, каблуки по кафелю барабанной дробью: внимание, приготовились, сейчас будет сюрприз… Надо встать. Как легко мне это дается, значит, совсем разозлилась. Пушистые тапки, беленькая пижама, мельком гляжу в зеркало – Симон, и не говори – распухла твоя детка. Уже не лебедь, но еще не корова. Золотая середина – балерина в отставке.
Эй, подруга, держись!
Семеню к ней и хватаю за руку. Горячая.
– Слышишь? Мы с тобой еще «шампунь» пить будем – ты только держись!..
А вот и сюрприз, едрен комсомол: дежурный врач с запыхавшейся медсестрой. Саквояж расстегивается, шприц наружу лезет.
«Хочешь правды уколы? – Не дотянешь до коды!..»
Заткнись, Каганова!
Глаза у соседки закатились, потекла слюна. Врач палец к запястью приложил и хмурится. Совсем все плохо. Медбратья прибежали с реанимацией, оттолкнули меня. Да что же это, Симон?!
Я так не хочу и не могу! Поддержи меня, Симон.
Дай мне поддержку.
И береза по ветру в окно заскреблась – трынь. Упало что-то, с дребезгом и бульканьем; охнула медсестра, тяжело задышала. Треснув, халат у соседушки раскрылся: первую помощь оказывают. Пикнул реаниматор, подтверждая готовность. И опять – трынь. Кровать под старушкой упруго пружинит, а сердце все слабее бьется. Врач сопит. Снова – пик! пик!.. трынь!.. Тут же форточка о себе напомнила. Оркестр в моей палате.
Симон, неужели это антре?..
Свежий ветер из угла в угол, и нервы мои – скрипки, и пульс – как духовые.
Помнишь, соседка, ты издевалась, говорила, что пижама на мне – пенсионная пачка?
Все так, именно так. И тапочки со стертой подошвой – мои пуанты. Поэтому я на цыпочки встану и пройдусь по дуге. Правую руку изогну – я кувшинчик. Вот вам деми плие, полуприседание: сосуд наклоняется, из меня льется вино. Нет, пускай это будет «шампунь»… Ты слышишь, старушка? Держись!..
Палата целых восемь шагов в ширину. Балерине в отставке скоро стукнет шестьдесят четыре – это по восемь лет на каждый шаг. Бесконечность на бесконечность. Скажете, жизнь была ужасной? Полной страданий, горя, вся из себя сплошное падение? Фигушки!
Жизнь прекрасна – я раскрываюсь на весь мир.
Душенька пялится на меня во все зенки. Смотри-любуйся – тебе так просто не дано!
А вот наш медленный танец, Симон. Адажио для двоих, мой бес, мой кавалер.