У меня, – сказал Коля.
– Каким образом?
– Несмотря на запрет матери, девушка отдала мне его. Добровольно.
– ?
– В обмен на ее фото в журнале для буржуев.
Я помолчал.
Люди меняют вещи на вещи, не представляя себе их несоизмеримую ценность. Так макака накладывает кучу на Мону Лизу, обожравшись бананов.
– Вы ловкач, – говорю.
Я знаю, зачем он здесь пьет со мной чай из Дели.
– Я – коллекционер, – отвечает Коля.
Прежде, чем он успевает улыбнуться, я ставлю точку:
– Я не продаю их.
Он не улыбается и почему-то спрашивает:
– Вы голубя на том горшке давили, да? Настоящего?
Вот этого я не ожидал. Совсем не ожидал. Придется ему рассказать. Все-таки он и впрямь настоящий ценитель…
Ведь сначала это был просто комок влажной пластичной глины размером с грейпфрут. Я придал ему форму чаши. Стенки и дно разгладил полотном. Оформил подставочку на дне, выровнял стеком внутри. И задумался, надолго задумался над тем, каким узором приукрасить стенки сосуда; украсить надо было обязательно – горшок без этого выйдет до тошноты незатейливый. У меня были вполне стандартные заготовки. Крестики, меандры, завитушки.
Это скучно, решил я и отправился гулять, оставив в покое недоделанный горшок.
Выхожу на улицу; гул машин, ветер в ноздри помойку пихает. Сорок шагов от подъезда, поворачиваю направо, еще сорок шагов. Это продуктовый: духота, спирт, гниющий картофель. Десять шагов – газетный киоск; бумагой тянет, семечками. Потом шуршание, вялый мат, запах опущенности – это бомжи; их двое, кажется, или трое, не понять.
Дальше парк: тополиная прохлада, собачки семенят, скамейки свежеокрашенные. Долго ищу ту, которая не липнет к рукам. Нахожу, присаживаюсь. Я сижу – время идет. Оно идет рядом, по-разному. Идет неуверенно, аритмично, малышом в шелестящем комбинезоне; идет цокающей походкой, от бедра, на высоченных каблуках; идет пружинисто, спортивно, на тренировку; идет задумчиво, глядя под ноги; идет тяжело, держась за сердце; идет, идет, идет…
Обычно я ухожу из парка, когда происходит замена. Замена прохлады на холод, визга детей на повышенные тона футбольных фанатов. Замена уюта на дискомфорт.
Когда время перестает идти и начинает бежать.
Поэтому я ухожу, и все происходит в обратной последовательности. Опущенность, вялый мат, шуршание. Газетный киоск: запах постаревших за день новостей. Десять шагов – продуктовый. Все то же самое – и духота, и картошка – только спирт стал ближе. Еще ближе.
Спирт загораживает мне дорогу двумя сиплыми голосами. Такие голоса раздаются обычно из злых ртов, из щетинистых опухших морд. У таких людей ладони как наждак и пальцы из гранита. Я это точно знаю, потому что они держат меня за воротник. Я не понимаю, что они говорят, эти двое. Я лишь понимаю, что пахнущие спиртом видят сейчас перед собой немолодого уже мужчину, в пальто и с тростью. Интеллигента.
Мой дорогой одеколон – это породистый мастиф против их проспиртованной дворняги.
Меня