над носителем не в царственном ореоле, а в мёртвом взмахе чучела. Аппарат разбирался.
Криво висел червонный щит на орловой груди – так это гражданин сливал информацию с режимного объекта; влево щит скошен – умышленный слив, а вправо – по халатности. Бывали трудности… коррупция, например. Косила орлов, как ветрянка малюток, глаз уже намозолил. Тогда составлял протоколы, которые неизменно возвращали с пометкой: запомнить, наблюдать, но до запроса не сигналить. Он пожимал плечами. То же повторялось со злоупотреблениями полномочиями. Он сравнивал факт с номиналом. Аппарат разбирался.
После реформирования отдела ему выделили нишу: следить за иностранными агентами и около.
Когда выслуга зачлась, и план был выполнен, его повысили. Но он остался недоволен, потому что в новой должности просто видеть стало недостаточно. Появилось новое требование: думать.
До того служба была простая, хоть и рутинная.
Он любил службу.
Она ведь жизнь по местам расставляла.
А когда жена недовольна не пойми чем или младшая сучит ногами, или сердце схватывает какая-то тревога – это непорядок. Почему темно на душе, когда окна заполняли тучи? Если тихо скулили собаки? Заунывно ли шумел водопровод? А когда люди вокруг улыбались, но он не посвящён в причину радости? Почему сын посмотрит в телевизор, скажет, мол, фильм – пронзительный, и нахмурится? Это что значит? На каком уровне зрения пронзает? Как отличать одно кино от другого, если они – просто мельтешение символов?
Раз их в договоре нет – то и силы они не имели.
Опять же эти странные слова: «человечность», «гармония», «творчество», «идентичность», – сын не пожелал идти за ним на госслужбу, пошёл в социологи, – а его эти слова путали.
Что они? Что обозначают? Таких знаков он не видел.
Порой он не понимал семью или происходящего вокруг, бывал собой недоволен. Он знал, что делать, когда жена, например, обвиняла в «отмороженности». Надо как бы растаять. Мать научила: цветы купи, поднеси новья из одежды, отправь на процедуры, ну, не забывай улыбаться. Он улавливал суть. Гораздо обиднее, когда жена в ссорах называла его «толстым чинушей». Тут уже не справиться, не ответить. И так бывало всё чаще. Да, он страдал от ожирения. Да, он видел и строчил, видел и строчил, но это его созерцательная деятельность. Тут надо гордиться тем, что в инструментальном смысле он годен и функционировал режимно.
Младшая в школе не могла точно объяснить, чем занимается отец. Носит костюм и галстук. Ходит в администрацию. Папа старомодный, гаджетов не носит, интернетом не пользуется. У него помазок, усы; коленями он вот так вытворяет под песни «Самоцветов». Ещё у него над креслом висит флаг, по утрам играет гимн, а на столе есть старый телефон с дисковым номеронабирателем. Папа немножко винтаж.
В жизни людей ему неудобно.
Куда легче с носителями.
Когда прищуривался на город, улицу, толпу, уходя в рабочий спектр, – сразу успокаивался. Мир терял вещность, становясь условностью. Здесь нет суши и воды, нет воздуха и электричества, нет перспективы,