в котором стороны были бы представлены профессиональными воинами, когда от всего конфликта интересов осталась чистая форма – борьба и победа; только форма связывает саму борьбу и того, кто решает ее исход. Этот пример с карикатурным преувеличением демонстрирует нам редукцию правового противостояния к борьбе как таковой.
Однако именно в силу своей формализованности этот немилосердный тип борьбы – именно потому, что он всецело выведен за рамки субъективных движений, как милость или жестокость, – предполагает единство и общность сторон, причем чрезвычайно строгую и регламентированную. Одинаковое подчинение всех одному закону, обоюдное согласие в том, что решение суда должно зависеть только от объективных оснований;
соблюдение форм, которые ни одна сторона не вправе нарушать, сознание, что весь процесс происходит в рамках социального порядка и власти, которые только и придают ему смысл и достоверность, – все это показывает, что судебная борьба покоится на обширном фундаменте единства и согласия противников по множеству важнейших пунктов. Аналогичным образом, хотя и не в такой мере, образуют единство стороны любого договора, любой коммерческой сделки: при всей противоположности интересов обе стороны признают общие обязательные и обязывающие нормы.
Общие предпосылки, исключающие из правовой борьбы все личное, обусловливают тот характер чистой состязательности, обратная сторона которого – ожесточение, острота, непримиримость и безусловность противостояния. Судебный процесс демонстрирует взаимосвязь дуализма и единства в социологическом отношении не менее наглядно, чем игровое состязание: чем строже и обязательнее единство общих норм и условий, тем обнаженнее, острее и безусловнее борьба. В конечном счете это обнаруживается везде, где противные стороны руководствуются объективным интересом, т. е. где цель борьбы и сама борьба отделены от личностей.
В любом противостоянии можно выделить два крайних типа. Борьба может вестись за чисто предметное решение, не касаясь личностей, в личных отношениях при этом может царить мир. Либо борьба захватывает именно субъективные стороны личностей, объективные интересы которых могут при этом совпадать. Так, Лейбниц как-то сказал: «Я готов дружить со злейшим моим врагом, если могу у него чему-нибудь научиться».
Понятно, что такая двойственность может смягчить враждебность и даже свести ее на нет. Но не может ли она привести к противоположному результату, т. е. усилить антагонизм? Вражда, вспыхивающая на фоне согласия и единства в объективном, в любом случае обретает чистоту и уверенность в своей правоте. Если мы сознаем это разделение субъективной и объективной сферы, если мы уверены, что не распространяем нашу ненависть на что не следует, это дает нам сознание, что наша совесть чиста, и при известных обстоятельствах способствует обострению вражды.
Действительный очаг ненависти – самое субъективное в нашей личности; ограничивая ее