наиболее влиятельных экспертов.
Таким образом, контекстуально-интеллектуальная суть дельфийского метода экспертного анализа, который остался за рамками исследовательского внимания Дж. Ная, – это систематизированное обобщение независимых оценок узких профильных специалистов, индивидуальные суждения которых вырабатываются в автономно-анонимном режиме.
Тем самым повышаются степень оценочной достоверности международно-политической аналитики и эффективность экспертных заключений, на основе которых вырабатываются практические рекомендации для принятия конкретных креативно-перспективных решений, к чему призывает Дж. Най.
И коль скоро эффективность умной “мягкой силы” напрямую зависит от грамотного аналитического обеспечения, то было бы ошибочно принижать или минимизировать его роль, выполнение которой по определению базируется на том, что Най называет контекстуальным интеллектом.
Но не важнее ли сегодня стратегическое видение перспектив мирового развития, формирование глобализированного сознания, без которого контекстуальный интеллект вряд ли может быть продуктивным? Хотя, оговоримся, чтобы избежать упрощений в столь серьезном вопросе, надо, конечно же, учитывать высказанную О. П. Ивановым точку зрения, согласно которой “опасно переносить особенности своей стратегической культуры на противоположную сторону и смотреть на нее через призму своей стратегической культуры”[103].
Между тем некоторые исследователи выстраивают свою авторскую концепцию на основе некоей “разумной силы”, разграничивая ее с “умной”, “мягкой” и “жесткой” силой, и характеризуют последние как “стратегии более низкого порядка”. Специфическая трактовка этих понятий (отнюдь не в том смысле, который вкладывает в них Дж. Най) позволяет произвольно рассматривать “умную силу” главным образом на концептуальном, декларативном уровне, а в практической политике определять ее как “хитрую, ловкую, манипулятивную силу”. При этом признается, что в целом на уровне международной политики ведущих государств реализация стратегии “разумной силы” как целостного феномена современной реальной политики затруднена, поскольку “глобальная политика в настоящее время преимущественно продолжает характеризоваться ситуативным использованием государствами подходов и возможностей, характерных для несинтетических стратегий”[104] (курсив мой. – М. Н.).
Характеризуя компоненты стратегического мышления, без которого нет и быть не может “умной силы”, директор Института Европы РАН Ал. Громыко вычленяет в нем три основных способности: способность к осознанию главных трендов современности, понимание регионального и глобального контекста, то есть внешней среды; способность к выявлению главных вызовов и угроз, выстраивание их в порядке приоритетности; способность к выработке механизмов реагирования на наиболее сильные внешний раздражители