он принадлежит к числу наиболее плодовитых писателей Франции. В интеллектуальном ремесле Пеги видел себя искусным мастером, который никому так не доверяет, как себе: его авторецензии и автохарактеристики важны и для понимания его мировоззрения, и для описания его поэтики: «Замкнутый и упрямый, крестьянский сын, христианин, бунтующий без передышки, всегда сопротивляющийся власти. В доме, где мать по семнадцать часов в сутки в течение сорока или пятидесяти лет плела стулья, он, прилежный ученик, никогда не признавал своим ничего, кроме этой верхней детали скелета, в которой мозг и которая не может не быть в такой же форме, готовности к труду как и другая часть скелета, именуемая пальцами руки. Подобно своим предкам, работавшим в страду по шестнадцать и восемнадцать часов в винограднике, в разгар лета и до сентября, от раннего рассвета до полной темноты, и он хотел трудиться изо всех сил. Он хотел изготавливать драмы, словесные гобелены, диалоги, очерки, как выплетают стулья, строка за строкой, стих в стих… Ему хотелось за рабочим столом, на семидесяти квадратных дециметрах, покрытых толстым зеленым сукном, делать то же, что его предки в долине Валь и на склонах Сен-Жан-де-Брей: дни без счета и без границ… без старения. Дни, когда винодел утомлял виноградник, жнец утруждал жатву»[63].
По воспоминаниям Ж. Бенда, опубликованным в 1939 г., его прогулки с Пеги вдвоем были почти ежедневными на протяжении последних четырех лет перед войной. Разумеется, они проговаривали все свои проблемы и один прекрасно знал аргументы и планы другого. После выхода в свет антибергсоновской «Патетической философии» в «Тетрадях» в конце ноября 1913 г., Пеги, спустя ровно пять месяцев, помещает там же ответ – «Очерк о г-не Бергсоне и бергсоновской философии». Этот текст он адресовал через своего постоянного собеседника всему лагерю критиков интуитивизма. В развернувшихся дебатах многие вопросы возникали по обыкновению из-за терминологической неясности, которую, на взгляд автора, необходимо устранить. Бергсон предупреждает Пеги, подвергнув пересмотру «интеллектуализм», злоупотребление готовыми идеями и расхожими, шаблонными понятиями, не покусился ни на интеллект, ни на здравый смысл, ни на мудрость, ни на логику. Если он каким-либо образом и вторгся в пределы этих ментальных сфер, то с целью их органического, внутреннего обновления, ничего не меняющего в структурах, в арсенале концептов и формул.
Интуитивизм Бергсона подобен органике, динамике и чужд механике или кинематике. Внутренняя революция в умозрении, начатая, среди прочих мыслителей, Бергсоном, заключалась не в подрыве доверия к интеллекту, но в углублении и усилении мыслительных процессов и возможностей. Бергсон не спекулирует ложной патетикой, пустым красноречием – возражает Жюльену Бенда автор очерка, – но и само патетическое как особое и законное состояние души и зрение ума, обновляет. Ибо патетика, некая интеллектуальная экспрессия, например, у Мольера, бывает смешна, когда и должна казаться смешной, и у Мольера же волнует и возвышает, когда