в этой перспективе настоящего простора свободы, тот замкнулся в плоской иллюзии, в рабстве привычки. «Грех – уверяет Пеги, – стал всеобщей привычкой. А рабство греху представляет собой, так сказать, привычку самую привычную»[65].
Существуют идеи, которые уже готовы в то время, когда их изготавливают, которые готовы до своего появления. «Гомер может быть утренней новостью, но нет ничего более старого, чем утренняя газета»[66]. Следовательно, согласно Пеги, в области мысли нельзя воспринимать идеи в качестве элементов конструктора и играть, комбинировать, моделировать свой мир – он получится игрушечным, бутафорским, бесплодным, как правдоподобная декорация дерева на сцене, но продуктивно только вживание, продумывание старых идей по-новому, выдумывание заново и «изнутри» выдуманного прежде. Из раздумий Пеги напрашивается вывод, что новое слово в философии может сказать человек смелый, не робеющий перед мнением большинства, способный увидеть действительность не застывшую, но становящуюся, длящуюся, мобильную – серия бергсоновских понятий, одним словом, ум, настроенный на творение, а не на повторение, то есть ум творящий, буквально – поэтический. Настоящий, обновляющий мир творческий дар окутан тайной, считает Пеги, в нем и через него действует «благодать», дар творчества есть дар Творца.
Во многих эссе Пеги сокрушается об охватившей мир всеобщей продажности, о калечащей души жажде наживы. Деньги на глазах Пеги превращаются, как он с ужасом отмечает, в универсальный эквивалент всех проявлений жизнедеятельности, они подменяют собою даже христианские идеалы и добродетели: сберегательную книжку – новшество тех лет, вручавшееся детям в школе – Пеги назвал кощунственной имитацией, подлогом «веры и надежды», вносящим чувство ложного успокоения перед неизбежностью болезней и старости.
По уверению Пеги, заслуга Бергсона заключается в объявлении войны омертвению «современного мира» ради возвращения человека в настоящее время из призрачного будущего и каталогизированного прошлого, в настоящую, непрерывную, живую реальность, в которой собрана вся неделимая жизнь от начала и навсегда, в которой все накопленное человечеством и все его надежды реализуются с предельной полнотой. А состояние неокаменевшего, внимательного, чуткого сердца, по убеждению Пеги, есть единственное, какое может иметь в мире человек верующий, христианин. «Я хотел бы написать тетрадь, – сообщает Пеги в «Общем очерке о г-не Декарте…» в июле 1914 г., за два месяца до своей гибели, – которую назвал бы «Г-н Бергсон и католики». Короткую тетрадь, но крепкую и гибкую, полную и немногословную»[67]. Тетрадь, дань благодарности христианина, нашедшего в интуитивной философии возможность «избавления» от «привычки» считать себя христианином[68]. В современном французском учебнике по литературе для выпускного класса лицеев сказано, что «Пеги открыл, может быть прежде самого Бергсона, исход этой философии