он был тут на пляже с Амбер Далтон. От его злобных слов мое лицо залилось стыдом. Все смотрели на меня, а я стоял там, униженный, у всех на виду. Я прикрыл свой шрам рукой, не знаю почему. Просто прикрыл, и все. Я не хотел, чтоб они это видели – он был доказательством того, что я виноват и что я урод.
Амбер смотрела себе под ноги, и казалось, что ей тоже неловко, но потом подняла глаза на Тревиса и сказала: «Да брось, Трев, не будь таким злым. Он инвалид. Он даже говорить не может». Последнюю фразу она почти прошептала, как будто это был какой-то секрет. Несколько пар глаз смотрели на меня с жалостью, а в остальных горело возбуждение, они с интересом ждали, что будет дальше.
Мое лицо дрожало от унижения, потому что на меня все смотрели. Я примерз к месту. У меня в ушах шумела кровь и кружилась голова.
Наконец Тревис подошел к Амбер, обнял ее за талию, притянул к себе и сочно поцеловал прямо в губы. Она казалась застывшей и смущенной, он прижимался к ее лицу, но при этом не сводил с меня глаз, стоя рядом с ней.
Это послужило катализатором, и я наконец смог шевельнуться. Я развернулся, споткнулся о небольшой камушек и растянулся на земле. Камни и сосновые иглы вонзились мне в руки, а лицо оцарапала какая-то ветка. У меня за спиной раздался громкий смех, и я заспешил, почти побежал, к своему спасительному дому. Меня трясло от стыда и злости, и еще чего-то, похожего на горе. Хотя я и сам не мог бы сказать, по чему я в тот момент горевал.
Я урод. Я не просто так жил тут один – я был виноват в ужасной трагедии, я принес всем столько боли.
Я был бесполезным.
Я долго бродил по лесу и когда наконец почувствовал, что на глаза набегают слезы, то испустил немой крик, схватил камень и швырнул в Ирену, которая не отходила от меня ни на шаг с того момента, как люди на озере начали смеяться надо мной.
Ирена взвизгнула и прыгнула в сторону, когда маленький камушек попал ей по задней лапе, а потом тут же вернулась к моим ногам. Почему-то эта дурацкая собака, вернувшаяся ко мне, хотя я был к ней жесток, стала последней каплей, и слезы неостановимо полились у меня из глаз. В груди стало так тяжело, что я согнулся пополам и упал на землю, заливаясь слезами.
Схватив Ирену, я прижал ее к себе, гладил и говорил: «Прости меня, прости меня, прости меня», – снова и снова, надеясь, что собаки умеют понимать без слов. Это все, что я мог ей предложить. Зарывшись лицом в ее теплый бок, я надеялся, что она простит меня.
Через какое-то время мое дыхание выровнялось, а слезы высохли. Ирена тыкалась в меня носом и слегка поскуливала, когда я переставал ее гладить.
Я услыхал, как хвоя хрустит под весом чьих-то шагов, и понял, что это дядя Нат. Я продолжал смотреть прямо перед собой, а он сел рядом и тоже поджал колени, как я.
Несколько долгих минут мы так и сидели, молча глядя перед собой. Ирена тяжело дышала и иногда поскуливала. Это были единственные звуки вокруг.
Потом дядя Нат взял меня за руку и сжал ее. Его рука была сухой, грубой, но теплой. И мне стало от этого немного лучше.
– Они не знают,