выругалась я в сердцах.
Лицо его тут же приняло вопросительное, можно сказать, настороженное выражение. Я махнула рукой: ничего, мол.
– Баб, чего это Тимоха к нам приходил?
– Ко мне приходил, – поджала она губы.
– А зачем?
– На спрос, а кто спросит, на том черти катаются, – проворчала бабка, но потом сменила гнев на милость: – Черники целое лукошко принес, ты ж любишь ее.
– Ага! – обрадовалась я. – И что, уже много ее?
– Много, сказал. И возле заимки, и на вырубке.
Я уставилась на бабку во все глаза:
– Кто сказал, Тимоха? И как это он сказал?
Она смущенно хмыкнула:
– Пошутила я, Тонь, не обращай внимание, – и отвернулась от меня.
Что за дела? Но за черникой хорошо бы сходить, Симку надо подбить на это дело, вот что!
Все уже было сказано, и не один раз, и упреков в мой адрес я выслушала столько, что на год вперед хватит, а он все на что-то надеялся. А что бы ему не надеяться, если я сижу рядом с ним на лавочке, мерзну и слушаю ругань его несправедливую?!
– Валер, ну на что я сдалась тебе? Что ты прицепился ко мне намертво, разве больше женщин нет?
– Ты хоть слышишь, что говоришь? Как будто вся моя забота в том, чтобы бабу себе найти. Да у меня их знаешь сколько? – Он тут же опомнился. – То есть могло бы быть, если бы я только захотел. А я вот все тебя уговариваю да уламываю, а ты как камень!
Я передернула плечами и встала.
– А ты не уговаривай, что я тебе, коза, что ли, или ребенок маленький? Ты предложение сделай, как полагается, руки и сердца, а то я только про работу слышу от тебя, а про любовь что-то ни словечка.
Валера тоже вдруг вскочил и расставил руки. На мгновение мне показалось, что он придушить меня намеревается или влепить мне оплеуху.
– Я же говорил тебе, что мои родители ни за что…
– Да слышала я, слышала! – перебила я его. – Только что ж ты родителей не спросил, прежде чем меня на сеновале заваливать?
– Что-то я не заметил, чтобы ты против была! А теперь уж не знаешь, в чем еще обвинить? – От злости он совсем забыл, что мы рядом с домом и бабка услышать может. Голос его звенел металлом до такой степени, словно он не говорил, а резал меня. Я не отрываясь смотрела в его лицо. – Что ты уставилась на меня? Говори же, ну?! – Он уже тряс меня за плечи. – Сколько я времени на тебя убил, куклу бесчувственную, а теперь ты кобенишься?
От его последних слов мне стало легче, словно лопнул мучивший меня нарыв. Я и не вырывалась даже, смотрела в его перекошенное злобой лицо и удивлялась сама себе. Что я в нем такого необыкновенного находила? Ну да, красивый, и что? Разве заменит это доброту или любовь? Ничего ко мне он не чувствовал никогда, просто удобна была ему чем-то, а сейчас из себя выпрыгивает потому, что оскорблен отказом. Я почувствовала ожог пощечины на щеке слева, потом справа, голова мотнулась из стороны в сторону. Отскочив, я запнулась о скамейку, попятилась, но не удержалась и упала, сев с маху на землю, упершись спиной в забор и об него же крепко приложившись затылком. В голове загудело, как в колоколе. Валера стоял, пригнувшись надо