Из-за него Ольга лишилась ребенка. Он был еще так мал, что пол его было невозможно определить. Так сказали врачи. Поэтому Ольга даже не знала, кто у нее родился бы, мальчик или девочка.
И вдруг ее словно толкнуло что-то в сердце! Эта голова в хорошеньких кудряшках… вспомнилась ее собственная детдомовская фотография… Ольга внимательней взглянула на девочку. Эти волосы, эти удлиненные серые глаза с ярким черным ободком вокруг радужки, эти брови домиком… точно такие же на той фотографии у самой Ольги. А прямой изящный нос, длинные ресницы и очень четко вырезанные темные губы – это от Игоря.
Что? Что это лезет в голову?! Она что, решила, будто это девочка – их дочь? Их так и не родившаяся дочь?!
Нет, она ведь умерла. Как же Ольга может ее видеть?!
Она метнулась к малышке, протягивая руки, но не смогла дотронуться до нее. Девочка на нее даже не взглянула, хотя руки Ольги словно бы прошли сквозь ее тело.
Призрак, это призрак, это несбывшаяся мечта!
Ольга повернулась к Игорю, который, казалось, не замечал ее, осторожно простерла к нему руки… она даже ощутила кончиками пальцев тепло его тела, однако он отшатнулся, повернулся к жене, и та увидела ужас в его устремленных на нее глазах.
У Ольги сжалось сердце. Как давно, как давно, как бесконечно давно она не видела этих глаз – невероятных, удивительных, бесконечно любимых! С того зимнего дня, как рухнула их жизнь, под обломками которой оказались погребены они оба, глаза Игоря были закрыты. А сейчас он смотрит, смотрит на нее! Но почему в этих черных глазах нет любви, почему в них только страх?
– Оля, уходи! – крикнул Игорь, задыхаясь от волнения. – Беги отсюда! Возвращайся туда, откуда пришла! Иначе ты уйдешь так же далеко, как ушел я, – и не сможешь вернуться. Беги, говорю тебе, беги!
– Идем со мной, идем, – бормотала Ольга, снова и снова пытаясь схватить мужа за руку, но он отстранялся снова и снова. – Вернись ко мне! Я люблю тебя, мне так плохо без тебя!
– И я люблю тебя! – воскликнул Игорь с такой тоской, что у Ольги перехватило дыхание. – Я люблю тебя больше жизни, больше жизни, понимаешь? Прости меня! Прости за то, что я сделал!
– Я простила, простила, – задыхалась Ольга. – Я все простила! Вернись!
– Нет, нет! – качал головой Игорь. – Уходи! Если ты коснешься меня, то останешься здесь. Если ты коснешься меня, то я вернусь, а ты останешься, понимаешь? Прощай!
Он подхватил девочку на руки, резко отвернулся и почти побежал прочь. Малышка уткнулась в его плечо, не взглянув на Ольгу, – только, не поднимая головы, слабо помахала ей. Почти сразу оба исчезли во внезапно сгустившихся сумерках, а Ольга все бежала, бежала за ними, и сумерки липли, липли к ней, как паутина, которой не замечаешь, пробираясь между деревьев, но она вдруг приникает к лицу, и склеивает ресницы, и лезет в нос и рот, и, когда ты пытаешься снять ее, она липнет к твоим рукам, и ты не можешь вздохнуть, не можешь шевельнуться, только ощущаешь, что нити паутины туго натянуты и дрожат, угрожающе дрожат, потому что по ним пробирается к тебе страшный ее хозяин, черный паук