на вид аппарат. Оперуполномоченный щелкает включателем, крутит ручки настроек. Радио молчит.
– Немцы бросили, – говорит Богдан. – Нужной батарейки не нашли. Может, и вовсе поломанный… Мы люди простые, починить не можем.
Милиционер оглядывается, листает книги, вопросительно смотрит на Эдисона Васильевича. Тот незаметно крутит пальцем у виска.
– Зачем вам радио, если его не послушать? – спрашивает милиционер.
Уголки рта Богдана поползли в стороны, он склоняет голову на бок и, приблизившись к лицу чужака, всматривается в него:
– Молчащее радио говорит больше…
Эдисон Васильевич начинает спускаться. Раймонд секунду колеблется, оглядывается – Серафима уже исчезла. Он машет рукой и следует за председателем.
Богдан садится на старую кровать, придвигается к свету, берет начатую книгу, но не читает, а смотрит своими подслеповатыми глазами на светящуюся точку в крыше, покрытой дранкой.
Спустя несколько минут на чердак возвращается Серафима. Пошарив в сене, нащупывает спрятанную там от чужих глаз батарейку для радио. Она садится рядышком с братом, и тот тихонько гладит ее по волосам. Вдруг хватает за руку и впивается близоруким взглядом в ее глаза.
– Что? – спрашивает Серафима.
– Все мы заложники сегодняшнего дня, завтра всё приближается, но никак не дойдет… Что тревожиться о завтрашнем дне? – произносит Богдан.
– Да я и не тревожусь, – отвечает сестра.
На улице Эдисон Васильевич бежит заводить мотоцикл, оперуполномоченный на ходу прыгает ему за спину. Раймонд хватается правой рукой за козырек фуражки, холодный встречный ветер так и норовит заполучить ее себе. Он смотрит на стоящие в ряд торцы домов, озеро и полосу камышей, что виднеется в просветах между кустов, домов и заборов.
Как относиться к этим высоким чернеющим грядкам, рыхлая земля которых более всего напоминает зловещие свежие могилы? Как узнать, что думают о тебе эти странные причудские жители, всегда останавливающиеся на улице, чтобы перекинуться через забор фразой-другой? И хотя они выполняют простую работу, беседуют о простых вещах, объединяет их неизъяснимое понимание жизни, непроницаемой пеленой закрывающее все их желания, страхи, надежды и будничные заботы. Можно опустить руку в воду с какой угодно силой, она все равно вытечет из ладони, намочив пальцы и оставив неразборчивый и быстро высыхающий знак. Оперуполномоченный Раймонд понимает, что насильно подчинить власти их можно, как и всех прочих людей, но ни огнем, ни мечом невозможно продраться сквозь пелену их понимания жизни. Чтобы этот край превратить в часть нового, советского мира, надо изменить душу здешних людей. Как это сделать, Раймонд не знает, да, собственно, ему это и не нужно, пока существует порядок и выполняются спущенные сверху приказы.
В сумерках, поставив вычищенные сапоги на тряпицу возле кровати, натянув до подбородка отсыревшее одеяло, он закрывает глаза. Карты перетасованной колоды будничных мыслей расползаются по темным углам комнаты, и в голове остается единственно ясная