склона, будто светило широко зевало и расправляло плечи, как пробудившийся богатырь. В эти минуты я решил, что фаллический символ, даже увитый плющом, под окном мне ни к чему.
Что ж, из Будвы опять прибыл Савва и бензопилой в два приёма смахнул погубленные ветки. Потом мы с Саввой распилили ствол, часть его он увёз со своим атлетически сложённым подручным, а два обрезка длиной по метру каждый я оставил во дворе в воспоминание о былом.
Алексей Артамонович не замедлил себя ждать: верный своей любознательности, он пришёл смотреть, как пилят пальму. А пилили её бесцеремонно.
Когда глазастый винтажный грузовичок «Застава» покинул двор, мы заняли импровизированные седалища и долгое время озирали влажный срез, окружённый мохнатыми люпинами, как свеженасыпанный могильный холмик.
Вот так оно и вышло, несмотря на все мои старания. Вместо экзотического дерева, этой берёзы полуденных стран, в моём распоряжении остались только пни, правда, тоже не лишённые живописности.
Бывает, что в хорошую погоду я сажусь на один из них и наблюдаю, как скальную гряду противоположного берега, обычно серого, густо заливает румянец заката и понемногу стекает в воду залива в собственное отражение. Темнеет быстро. Оранжевый свет сменяют электрические фонари, ровной чередой тянущиеся по берегу. Ложатся здесь рано, но, конечно, далеко не все. С небольшими интервалами вдоль скал пробираются редкие автомобили. То они исчезают между домами, стоящими у самого берега, то снова показывается на открытых участках. Посёлков напротив немного, и их путь вдоль залива виден почти без помех.
Я люблю следить за их движением и сам люблю ночную езду по пустой дороге, когда фары выхватывают из черноты спящие дома, покосившиеся столбы, задумчивые деревья и снова погружают их во мрак.
Сознание того, что один ты бодрствуешь, тогда как все прочие погружены в сон, добавляет чувства свободы. Впрочем, можно углядеть здесь и толику гордыни. Но привычка есть привычка, и изменить её нелегко, да и стоит ли стараться самому? Скоро время всё сделает за меня.
По-прежнему я считаю ночные часы блаженством для письменной работы. Происшествие, так и оставшееся неизвестно чем, не изменило мой образ жизни. Когда взор мой туманится, голова тяжелеет и мысль теряет летучесть, я, захватив пакет с мусором, ибо веток больше нет и не будет, отправляюсь по пустой и тёмной дороге к контейнерам. Чаще всего мне никто не попадается, разве редкий автомобиль на мгновенье ослепляет фарами, а то другой посылает мне в спину короткий предупреждающий гудок.
Тем не менее не в моих правилах долго себя обманывать: со сладкой тревогой я отдавал себе отчёт, что душевный покой мой нарушен.
Окно комнаты, где стоит мой покрытый стеклом стол, как раз выходит в проулок. На столе стоит зелёная лампа, под которой в счастливый час пляшут буквы. Горит она почти до утренних сумерек, когда птицы заводят свои песнопения, и, наверное, люди, проходящие по проулку, удивляются, замечая её тихий свет. Я же невольно прислушиваюсь к шагам этих полуночников, но голоса