мере относительно нас: довольно симпатичные и соразмерные человеку дома действительно стояли ровно в тех же минутах ходьбы от второго выхода метро, но вот фактическая сторона дела никак не соответствовала букве закона.
У дома, который мне предстояло отныне назвать своим, на маленьком клочке земли были высажены и уже густо поднялись белые тюльпаны, редко капали робкие слёзы первого весеннего дождя.
Узбечка Фируза, временно исполнявшая обязанности коменданта, поблёскивая золотыми зубами, в тапочках, надетых на шерстяные чулки, проводила меня в квартиру.
Квартира была недурна, как и сам дом. Оказался он девятиэтажным, о двух подъездах, так что квартир там помещалось всего-то сорок восемь – почти в два раза меньше, чем в старой пятиэтажке. Подъезд поражал простором, возможно, даже избыточным, так же, как и приквартирные холлы и лестница, щедро освещённая окнами в пол. Входы в подъезды были оборудованы пандусом, и я со вздохом подумал, что там, где годами мучаются инвалиды, пандусов нет. Почему-то я пребывал в глупой убеждённости, что здесь инвалидов нет и быть не может, – возможно, потому, что не попадались они на глаза и на старом месте жительства. Впрочем, кто знает, что нам готовило время?
Потолки в квартире высились под три метра, уборная и ванная комната были разнесены по разным её углам, в общем, было чему подивиться. Пространства стало больше, а вот времени как будто меньше. Все оказались в финансовом выигрыше, но душа не желала брать это в расчёт.
Я прошёлся к окнам, оставляя следы на покрытом цементной пылью линолеуме. Засыхающие тополя в одном, в другом чахоточная берёза. Новый квартальчик возвели на месте снесённых пятиэтажек, и эта скудная растительность, единственная уцелевшая после бурной стройки, только и осеняла пустынные пространства. Со скрежетом зубовным вспоминал я берёзовые рощи, вплотную подступавшие к старому дому, где в подлеске росла плодоносящая лещина, а на земле попадались ландыши.
И если я хотел жить дальше, всё это предстояло полюбить.
Не торопясь обустраивалась в Москве кудрявая весна. Увлёкшись роскошной Врдолой, я забыл робкую, скромную весну родины, и её застенчивая свежесть извлекла из кладовых памяти много неожиданного.
Сборы были мучительны. Мебель должны были перевезти муниципальные грузчики, а вот мелкие вещи, сиречь барахло, предстояло перетаскивать самому. Я был волен облегчить себе задачу, попросту бросив весь скопившийся хлам на добычу дворникам. Но как было оставить целую коллекцию шляпок тридцатых годов, оставшихся от бабушки, кобуру от пистолета ТТ из толстой свиной кожи, с которой я, будучи ребёнком, носился по двору, воображая себя героем ещё не снятого кинофильма, пылесос «Урал», швейную машинку «Зингер» с литой неподъёмной станиной, и рулоны с картами несуществующего уже государства, в котором я увидел свет и гражданином которого считался добрую четверть века.
Мне приходилось слышать мнение, будто далёкие впечатления с годами становятся