представлявшие усопших в полный рост, облачённых по моде начала XVIII столетия, с кольцами на пальцах скрещённых рук, с палашами у пояса, снабжёнными витыми эфесами – в таком виде, вероятно, они и покоились под своими дырявыми крышками, в истлевшей одежде, только уже без своего оружия и украшений, ставших добычей бессовестных грабителей.
На доме Иванки, хотя и довольно старой постройки, первый этаж которого занимало кафе, а второй служил жильём, никакого герба не было, так что едва ли она могла похвалиться знатным происхождением. Тут художник явно ей польстил, но эта слабость была ничто в сравнении с силой таланта, которая позволила ему так глубоко заглянуть в её душу.
Словом, мне стало ясно, что за время моего отсутствия здесь разыгрались какие-то драматические события: говорю «драматические», потому что, честное слово, хватит с нас трагедий.
Я всё ещё не сводил взгляд с портрета, когда из подсобки показалась Иванка. Меня обдало новой волной удивления: на ней были надеты светлая кофточка от «Ивко», строгие тёмно-синие брюки капри и итальянские балетки «Paradiso». Сейчас она была похожа не на прирождённую бокезку, а на европейскую туристку. В тех обстоятельствах, о которых я рассказываю, такой наряд был подобен смене строя в Северной Корее. Иванка посмотрела на меня таким торжествующим взглядом, что я с досадой потёр подбородок, чисто выбритый по случаю приезда. Но, что делает честь её проницательности, выражение моего лица она считала верно.
– Что будешь, друг? – спросила она, не переставая улыбаться. – Добро дошли!
– «Оленёнка», – сказал я. – А лучше трёх. «Jelen» – так называлось пиво, которое мне нравилось. У Радко я намеревался что-нибудь выпытать и чувствовал, что разговор может затянуться. Иванка чинно поставила было пиво на поднос, готовясь свершить свои обязанности, но я, ещё раз глянув на портрет, мягко приостановил её действия и заказ унёс сам.
Историю Иванки до тех дней можно было назвать простой и трагичной. Её отец, потомственный моряк, «загинул» в море, оставив её с братом на руках у матери, которой, собственно, и принадлежала популярная забегаловка. Скоро у матери случилась опухоль мозга, и она умерла.
Иванка хотела учиться на врача, но брат её ещё посещал школу, да вдобавок учился на трубе, состоя членом детского оркестра в Которе, и ради него Иванке пришлось взять семейное дело в свои руки.
Несмотря на то что её кафе называлось «Среча», Иванку считали «несреченой», взбалмошной, что было отчасти справедливо, а то прилагали к ней зловещее «несречна», что было верно только в том случае, если переводить это слово не как «несчастная», а как «незадачливая».
Если бы название кафе родилось в её голове, можно было бы понять это как заклинание, однако оно было дано в те времена, когда семья ещё не понесла никаких потерь. Счастье относительно, смотря по тому, как его понимать. Если видеть под ним полноценную жизнь, лишённую происшествий, то в этом случае действительно у Иванки были проблемы, но если, как