причем в острых формах – так называемые боестолкновения, если пользоваться языком военных уставов. Дробь затяжных конфликтов, рассыпаемых холодной гражданской. Как не пролить крови, если тело уже на столе и предстоит полостная операция.
У неравновесной структуры гораздо больше шансов, когда маятник начнет с грохотом биться о стенки футляра, разбивая часы. Ему хотелось знать, один ли он сейчас перед лицом России, или многие стоят, вопрошая. Славно было бы, объединив усилия, найти ответ, прокричав его остальным. В далеком прошлом он разговорился с простым советским человеком. Нарисовал ему будущее, уже многое было видно. Тот слушал, внимание сменилось испугом.
– Да ведь ты переодетый шпион! Забросили сюда вредить. Сдать бы тебя, открестишься, чем я докажу!
– Никто меня не забросил, я думал своей головой. Шпионы давно перевелись, что им тут делать. Мы сами без них туда придем.
Он еще не раз заговаривал с теми, кто жил одним днем, – никакого толку. Шло время. Люди уже не принимали его за чужого, но отмалчивались. Другие возражали: «Мы не живем, как все, постоянно спрашиваем себя, что делать. Национальная черта». Он не соглашался. Если подходит к самому краю, все спрашивают. Так устроены люди и их народы. Только люди думают, а народы чувствуют, передавая свои чувства людям, которые обращают их в тревожную мысль.
Неравновесная структура противится среднему. Если пойдет до конца, оставит лишь верх и низ. В таком случае найдется ли место рынку. Вся перелицовка затевается ради него. Решит, как всегда, власть, создавая верх сверху, пользуясь неподвижностью средних. Неужели снова учитель? Он понял, что идет по кругу. Мысль не могла подняться выше все тех же красных, которые упорно возникают при вскрытии народного тела. Греки придумали аналогию. Следуя ей, придут четвертые, они и уничтожат третьих, как перед ними вторые – первых. Вторые создали военное производство в ответ на угрозу Запада. Что станут делать четвертые? Снова займут оборону? Ведь вызовы только умножатся, как всегда при срыве равновесия. Снова внешний холод со всех сторон, направленный на истощение. Он терялся в догадках. Людей все меньше и меньше, без них ему грезилась пугающая пустота одичалых пространств.
Смеркалось. Ближе к центру стали попадаться прохожие. Опять надо было перекусить. У Нины Павловны чай, подумал он. Ему представлялось неудобным разделить с ней ужин. Зашел в столовую. Старый город лежал в другой стороне, а там, куда завернул, работала обычная столовка. Выбил гречневую кашу.
– Так или с подливой? – спросила раздатчица.
– Как? – не понял он, переспрашивая.
– Сухую, чего не ясно. Скоро и эта вся.
– Вся, – отозвался он машинально.
– Мужчина, кончается каша. Я вам русским языком, время к закрытию.
Женщины составляли самую сердцевину средних. Что будет с ними при полном расщеплении на верх и низ? Давным-давно он почему-то считал, что женщины стоят между классами, живут сердцем, обнимая