не случайно. Он не видел тяжелых сумок, рюкзаков, корзин, озабоченных лиц, резких движений и спешки. Вспомнилась притча: один шел темным лесом, другого освещало солнце. Первый завидовал второму.
– У тебя почему сошлось?
– Выходил наполдень.
– А меня леший с кикиморой не пустили.
– Им не пускать, а ты делай свое. Душа живет поступком и в нем общается с мировым светом.
Если исчезнут средние, размышлял он между солнцем и девочкой с клубком, не будет и объемов. Кто поднимал над Россией кварталы и города новостроек? Они. Каждый молотил свою копну. Запад сжимал блокаду, Восток разгибал ее, как подкову, и, разгибая, сплотился в мускулистое и жилистое среднее. Только оно могло взвалить на себя и понести разом эту ношу. НЭП не мог. Он делил людей на верх и низ, вместо того чтобы складывать. Свечной заводик, мыловаренный, сахарный, спиртоводочный, ситец, шерсть, кожа. Элита едет в экипаже. Частник обыгрывал госпредприятие, которому предстояло ломать подкову. То же самое после крепостничества. Потому и сдали Японскую с Германской. Тогда что же получается, снова спрашивал он себя. Перебьют средних, останется голь против денежных воротил. А их обязательно перебьют инерцией отката. Воротил будут называть плутократами или как-нибудь еще, не в том суть. Строить они не будут, проще вывести наличку и жить припеваючи в райских кущах Земли. Где выход? Ведь это конец. Умирают люди, миллионы людей. Но чтобы смерть коснулась России! А почему нет. Кому она нужна? Народы не люди, у них нет совести. Западу не нужна, всегда мешала как лишний субъект в дележе Земли. Восток, который она разбудила, промолчит. Дом, разделенный в самом себе, не устоит. Без нее, выступавшей в роли центрального звена, семья народов станет ордой. Он лихорадочно искал решения, как будто только что нарисованное умом уже покрывалось плотью.
Поезд остановился, он вышел наружу, двигаясь вместе с группой. Море ничем не напоминало Черное или Японское, оба глубоких и синих. Вода была стоячей, цвета кровельной жести. Никто не купался. Он снял одежду и долго брел, не замочив колени, пока не надоело. Берег был сложен из песка, такого же мокрого, как на участке Нины Павловны. Лежать на нем не приходило в голову. Никто и не лежал. Если это курорт, думал он, то для упругих мужчин и женщин, любителей активного отдыха. Молодежь перед ним соединилась в обширный круг, мяч звенел в воздухе. Он долго ждал ошибки, но всегда находилась чья-то рука, чтобы отбить его снизу или принять в падении. Странно, за что так ценят Юрмалу. Он снова оделся, зная, что уходит отсюда навсегда.
Весь следующий день провел с Эльзой и ее сыном.
– Очень меня просила уступить вас, – говорила Нина Павловна.
Они сидели за чаем.
– Вам тоже будет интересно. Мать с сыном не пропускают ни одной выставки. И вас куда-нибудь поведут. Вилис пробует писать картины, он еще мальчик. Мама его поощряет, вдруг получится. Хотя художников сейчас пруд пруди. Написать легче, чем продать. На мой взгляд, нужна твердая профессия, особенно сейчас, когда все так скользко. Язык им нужен, я вот тоже взялась учить, да бросила.