к дверям, потихоньку пятился, подошёл, обеими руками закрыл их. Моцарт посерьёзнел:
«Как это для меня?»
Пахта кивнул головой:
«Конечно. Кто обещал мне в первый же день по приезде в Прагу, написать специально для моей капеллы замечательные танцы?»
Моцарт всё понял. Вот что такое, этот просмотр картин, вот для чего надо было приехать заранее до обеда, чтобы… Спросил напрямую:
«Значит, я ваш узник, пан граф? И как надолго?»
«Это зависит от вас, милый Моцарт. Чем раньше напишете, тем быстрее будете на свободе».
Поклонился и ушёл. Моцарт остался в одиночестве. Поначалу почувствовал досаду. Ну не хочется ему сейчас работать. Подошёл к окну, любуется на Прагу. Сейчас он хорошо видит её снизу, а раньше всегда смотрел сверху. Какая же великолепная градация этих удивительных вековых архитектур. Их язык так могуч, что человек теряет дар речи и может только смотреть и смотреть в изумлении и покорности, как дитя.
На замёрзшей Влтаве играли малыши, строили все вместе снеговика. А старшие мальчишки катались вокруг и сооружали ему на голову венок, руки свои держали при этом возле рта, согревались, наверное, и были похожи на трубачей. Весёлые зимние забавы, размышлял Моцарт, так и побежал бы к ним сейчас помогать ставить снеговика.
Вот только мысль о чистой нотной бумаге всё время торчала в голове. Ещё немного помедлил, походил вокруг широкого барочного дубового стола и несколько раз проделал в пустоту поклоны, затем закружил с правой ноги танцевальными фигурами. Вдруг быстро подскочил к столу, намочил перо, и вот оно уже запело-заскрипело.
Страница за страницей были исписаны мелкими изящными, словно падающими, нотками. Не задумываясь. Прямо с бледного серьёзного лица посыпались цветочки на бумагу. Не слышал серебристого звука напольных часов, отбивших четверть, затем половину, три четверти. Было около двенадцати, когда он дописывал последнюю страницу; дописал и глубоко вздохнул, справился, победил-таки непримиримого врага.
Послышались удары с башни св. Вита. Прозвучал полдень. Двенадцать ударов. За ними заиграли звоны торжественные, низкие. Моцарту казалось, что город с каждым ударом становился всё ярче. Он уже стоял у окна и любовался красотой, детишками, они оставили своего снеговика на Влтаве и разбегаются по домам.
На сей раз Амадей не бросился к инструменту, как делал это в доме у Туна, и не стал сопровождать святовитские часы своим роскошным аккомпанементом. Его охватили воспоминания. В сплетении башен и башенок он нашёл красную луковку на куполе капеллы Тунова дворца.
Вспомнился первый день – приезд в Прагу, и всё, что было потом. Всё было радостно. Искренность и чистосердечие освещали эти дни в белой Праге, и каждый день, как лепесток душистой розы, тихо опадал от дуновения ветра.
Моцарт огляделся. Услышал шаги. Граф Пахта, хотя и прохаживался чрезвычайно тихо, но и тишайший шорох для тонкого слуха Амадея утаить невозможно. И во время разговоров,