как рак.
«Вы в таком состоянии не можете пока уезжать, маэстро, как бы вам не простудиться», – склонился капельник Стробах над обожаемым артистом с отеческой заботливостью.
Тут же появился театральный служащий с полотенцем и сухой чистой рубашкой, чтобы переодеть победившего воина после утомительного боя.
Моцарт сопротивляется:
«Я не сахарный, не растаю», – но ведь и не железный, и придётся подчиниться оздоровительным процедурам, как послушному дитяти. Стробах обо всём позаботился. Он знал, что гении витают в облаках и часто забывают о своём здоровье, а им не много надо, чтобы расхвораться.
Тут подоспел Гвардасони с посланием от графа Туна: мол, Констанция едет с ними к Ностицам на Кампу, и что маэстро может приехать туда с капельником Стробахом и с Кухаржем, что их всех там ждут, и чтобы они поспешили, чтобы не умереть от голода. На улице страшный холод, «не дай Бог, вы у нас тут простудитесь, мне тогда мои пражане намылят голову за то, что я так плохо о вас забочусь».
Моцарт ещё немного посопротивлялся, промычал что-то и позволил, наконец, делать с собой всё, что хотят. А что ещё ему оставалось? В глазах окружающих он видел столько любви и преданности, искренности и сердечности, что не покориться было невозможно.
А в это время толпа поклонников собралась у служебного входа в ожидании выхода артистов. Это был огромный живой венок из возбужденных личностей, мечтающих лишь об одном: ещё разок сегодняшним вечером увидеть Моцарта и пожелать ему доброй ночи.
В первых рядах седовласые хоровики, за ними студенты, музыканты, а в самый уголок втиснулся Цопанек. Ну, как же без него? Этот венок из восхищённых граждан расположился вокруг Туновых саней, ожидающих пана Моцарта по распоряжению пана графа.
Привратник с важностью оглядывал толпу. А как же иначе, он сейчас был весьма значительной фигурой, ведь именно он подаст знак, когда появится Моцарт. Вот он подкручивает свои гусарские усы, вот вздрогнул, быстро обернулся и поклонился.
Это вышел Моцарт. Как только появилось его лицо в мерцающем свете факелов, зазвучало громкое: «Vivat, Mozart», «маэстро Моцарт», шляпы подбрасывают, сверкают парики, а он придержал шаг, тоже приподнял шляпу, чёрную, отделанную золотом, повернулся на все стороны вполне молодцевато, его ясный искренний взгляд одарил каждого своим сиянием.
Цопанек в углу распрямился. «Вдруг он меня узнает? Но как ему вспомнить убогого бродягу, каких тысячи на свете? Что ты о себе думаешь, ты, посмешище для мальчишек? А, вот узнал он меня!» Цопанек обрадовался, Моцарт улыбнулся ему по-дружески и даже поприветствовал взмахом руки.
Той самой ангельской рукой, которая только что так волшебно играла, что у людей перехватывало дыхание. Цопанек поклонился. Но Моцарт уже залезает в сани, с ним Стробах и Кухарж, и кучер закутывает их овчинными шкурами, а вокруг всё шумело: Доброй ночи, маэстро, спокойной ночи! Спасибо, тысячекратное спасибо!
Моцарт