а я, чтобы не терять время, заскочил в магазин…за сигаретами…чтобы не терять время…я не знал, что все будет так…не знал…она мне сумку отдала, чтобы с ней не таскаться…почему я не зашел с ней…почему…только расплатился…и громкий хлопок…и стекла дрожат…выбегаю на улицу, а тут уже…
Востриков расплакался. Его судорожные всхлипы были мне отвратительны, и я отвел глаза. Я ничего не чувствовал. Пусто. И вот ты вроде всегда готов к тому, что останешься совсем один, что у родителей перед тобой – двадцать-тридцать лет форы в очень длинном забеге, победа в котором не приносит никому удовольствия, и суть его – пересечь финишную черту так поздно, как только сможешь – но, бац, и он, родитель, сделал это вопреки твоим ожиданиям и ожиданиям других участников забега намного раньше…вот тогда накатывает чудовищная пустота, такая пустота, которая давит в тебе все живое, все разумное и неразумное, что кроется в недрах сознания и восприятия. И ты не можешь ничего с ней поделать. И не можешь плакать. И смеяться. И говорить. Ничего. Мир как будто сжимается до крохотной точки боли под ложечкой, боли тянущей и омерзительной и по происхождению, и по ощущениям, чтобы потом вмиг разжаться и уничтожить тебя невосполнимостью утраты, смешать с дерьмом через ощущение собственной глупости и беспомощности.
– В общем, слушай, – вдруг резко произнес Востриков, успокоившийся перед этим и вытерший красные распухшие глаза. – Приехали люди из Следственного комитета. Мои полномочия тут, собственно, все. Вот вещи Инны, засунь в рюкзак. Если передать их в СК, получишь их только через месяц, а то и вообще не получишь.
Он передал мне белую небольшую сумочку, которую мама не очень-то жаловала, и я судорожно убрал ее, матерясь на заедающую молнию.
– И что теперь?
– Скорее всего, тебя отвезут в СК для сдачи материала на ДНК-тест. Я уже дал показания начальнику следственной группы, рассказал, что ты едешь, показания у тебя брать, скорее всего, не будут. Просто идентифицировать личности погибших надо.
– А вы уверены, что мама не вышла из отделения до взрыва?
– Если ее нет сейчас рядом со мной, значит, уверен. Она же отдала мне сумку. Куда она уйдет без нее?
– Понятно, – пробормотал я, осознавая, что спросил глупость. Мозг готов был воспроизводить что угодно как защитную реакцию.
– Я наберу тебе через пару часов. И, пожалуйста, не делай глупостей. Будь сильным, – сказал Востриков на прощание, и меня чуть не стошнило от такого пафоса. На первый взгляд, он был намного ближе к тому, чтобы сотворить какую-нибудь глупость.
– Ага, – ответил я и пожал ему руку. Востриков развернулся кругом и не самой твердой походкой снова направился к оградительной ленте. Подняв ее, он сделал еще пару шагов в сторону отделения и застыл, оглядывая место крушения его любви и надежд на счастливое будущее.
Постояв минуту, он вышел, вытирая глаза, и ступил на тротуар, все так же шатаясь.
– Виктор Игнатьев? Игорь Мамаев, старший лейтенант Следственного комитета. Я сопровожу вас для сдачи материала на ДНК-тест. Пройдемте со мной.