на то, как князь глотает, и тоже взялся за пиво.
– Ну что ж, пусть так и будет, – сказал я, придвигая кружку. – Я бы только одно хотел знать. Дик – охотник, Ланселот – разведчик, про Като и Святослава я вообще не говорю – видно же, бойцы славные. А вот чем могу быть полезен я, с одним ножиком-то?
Дик встал, выгребая из кармана монетки.
– Пойду еще пивка возьму. Ланселот, тебе брать? А тебе? Хорошо, я тогда сразу пять возьму. Ким, не беспокойся. Нас собрали не просто так. Как видно, не просто так тут и ты. Все поймем со временем. Я даже думаю, что гораздо быстрее, чем хотелось бы!
И он направился к стойке, позвякивая монетками в руке. А когда вернулся и стал расставлять кружки по столу, в харчевню Дохлого гоблина вошли, один за другим, топая подкованными ботинками и звякая амуницией, еще пятеро.
Дик как обернулся, так и застыл, нащупывая рукой ствол ружья (оно стояло позади него, между столом и лавкой – так, что, когда Лестер сидел, ствол оказывался у него между колен).
Святослав и Като схватились за мечи. Ланселот полез в кобуру под мышку.
Один я оцепенел.
Ну нет, это были, уж во всяком случае, не гоблины. Они не были ни особенно носаты, ни особенно косоглазы, ни особенно длинноухи. Двое были чернокожи – это да; один был азиат, двое – белые, хотя и смуглые, обросшие неопрятными, клочкастыми бородками. Но зато они были вооружены, и вооружены серьезно; не знаю, как назывались эти устройства у них у руках, но выглядели они пострашнее и посмертоноснее старенького плазмогана Дика. От них, этих пятерых, от их кожаной и брезентовой одежды, от их грубой обуви на тяжелых, косолапых ногах, от их мерцающего черным металлом и красными индикаторами оружия пахло – пахло пылью, сталью, прелой кожей, потом и табаком. И они явно зашли сюда не пива выпить.
Темнокожий бармен при виде их присел – так, что из-за стойки видна была только голова – и тонким голосом испуганно закричал:
– Мы же платили уже в этом месяце! Сам Чато приходил, мы заплатили!
Пятеро вошедших некоторое время, пока Дик хватал сзади себя ствол плазмогана, смотрели на нас – непонятно, с каким выражением; похоже, и вовсе безо всякого – даже с некоторой скукой.
– Мы уже платили, – тише и растерянней повторил бармен.
Тогда один из пяти вошедших, не глядя, повернул в его сторону свою пушку (одной рукой, вытянув ее, как обрез двустволки) и выстрелил.
Сам выстрел не был слышен – он только ощущался, как толчок, как пощечина. Зато слышно было, как с оглушительным треском и хрустом разлетелись несколько пивных кружек над стойкой, разлетелись так, что мелкая стеклянная крошка хлестнула по полу до самой середины помещения.
Четверо остальных подняли стволы и направили на нас.
Говорят, в такие моменты человек вспоминает всю свою жизнь. Вот уж не знаю. Я только вспомнил, как в армии на стрельбах мимо моего лица гулко свистнул, а точнее – даже не столько свистнул, сколько зыкнул рикошет, когда какой-то испуганный боец-первогодок попал вместо мишени, что торчала в пятидесяти