дома, бегло, с краткими пояснениями водил их по своим апартамента. На немой вопрос, так и сквозивший во взгляде Бабэльмандебского – откуда, мол, всё это, – Кочергин-Бомбзловский, не менее откровенно возведя глаза к небу, мысленно дал понять что всё это дано свыше, не всем этого уразуметь, всему своё время, да и вообще – вопросы тут излишни.
– Судьба! – вслух подытожил Иван Абрамыч.
– Судьба, говоришь? Что судьба? Так можно всю жизнь чего-то прождать. А ты лучше возьми, да дёрни тихонечко Господа нашего за рукав-то, напомни ему о себе. Смотришь, и тебе кусочек пирога под солнцем сыщется. Обо всё рассказывать просто нету времени: вот-вот гости подъедут. Обо всём доложу, как только время представится. Одно только могу сказать: всё, что вы здесь видите, зиждется на собственном здоровье и нетленных костях старческих.
Жилище было обустроено шикарным образом. Повсюду охрана и прислуга. В дверном проёме спальни на втором этаже, подперев голову рукой, закинув нога за ногу и облокотившись локтём о косяк, красовалась тучная, могучего телосложения фигура чернокожей женщины с мощным торсом.
– О-о! – не удержался от подобной неожиданности Иван Абрамыч, открыв от изумления рот и замедлив ход. – Что за чудо! Это откуда же у тебя этот нежный цветок – дитя Африки?
– Эту бабенцию я выписал из племени Мбабане Туки-муки, что в провинции Куанго-Буанго, для любовных утех, сам понимаешь, чисто платонических.
– Понимаю, понимаю! – Бабэльмандебский невольно, украдкой, перевёл взгляд на неподобающее место мужской стати своего визави. – Значит – седина в голову, бес – в ребро? – пошутил он. – На манер Казановы. Тот не был женат, но оставил после себя неисчислимое потомство. Так что все мы – дети Казановы, а Казанова – порождение эпохи. Ну и правильно. Мужчина силён духом, женщина – телом. Да и вообще, по секрету: женщина – это наркотический продукт.
– Выходит, что так! – стушевался хозяин. – Живём только раз. Между прочим, зовут её по-ихнему – Йо-хо-хо, а по-нашему – Коломбина.
Своды основной залы были украшены лепными изображениями персонажей греческого эпоса. На хорах заканчивали свои приготовления к игре музыканты. Ужин был сервирован а-ля-фуршет. Суть этого иностранного слова для Ивана Абрамыча, ещё со времён далёкого детства, заключалась в том, что под ним он подразумевал определённое действо, когда гости вереницей ходят кругами вокруг стола, на ходу выпивают, закусывают и удаляются восвояси. Однако, для желающих, отдельно стояли столики с лёгкими, ажурными, приставными стульями.
– Всё, открываю кингстоны, ложусь на дно! – прошептал Манюня Чубчик на самое ухо Бабэльмандебскому, окидывая беглым взглядом столы, уставленные чёрной и красной икрой, свежими омарами, чудесной семгой, заливными осетрами, куропатками, батареями бутылок со спиртными напитками: винами, водками, коньяками. – Всего томительней на свете – ожиданье! – произнёс он, глотая слюну. – Благоговею, уповая!
Потихоньку стали съезжаться гости. Зала медленно оживала, наполняясь звуками голосов и приглушённой игрой музыкантов, исполнявших игриво-шаловливую «Польку «Бабочку»