вы мой человек, Александр Александрович…
Она заплакала. Блок приобнял ее.
– Ну, эту часть истории я знаю.
Женщина вытерла лицо и что-то протянула Блоку. На лестнице было плохо видно, Блок прищурился:
– Что это, деньги, что ли?
Он поморщился.
– Будет вам, будет.
Блок начал спускаться вниз.
– Конфет, что ли, ему купите, – добавил он на ходу.
Затем, видимо осознав неловкость фразы, остановился и обернулся:
– Скажите, а другие с вас деньги брали? За журнал? Инженер этот или компаньоны его на типографии? Брали?
Женщина комкала в руках ассигнации.
– Нет, Александр Александрович, никто не взял.
Пока матушка провожала Блока, Саша сидел на кровати и гладил шершавую обложку журнала.
В его голове словно открыли кран, из которого безудержно хлестало счастье. Оно разливалось по всему телу, и с каждой секундой Саше становилось теплее. А кран все не закрывали, и счастье все текло и текло. Блок только что ушел, а Саша уже забыл о его визите. Юноше было совершенно безразлично, что значит его баллада для мировой поэзии и как ее оценивают знаменитые авторы. Если бы сам Пушкин вдруг пришел к нему, задорно тряся кудрями, и принялся его нахваливать, Саша и про него позабыл бы тотчас же. Он не слишком жаловал свои стихи, не ценил их и занимался рифмоплетством скорее со скуки. Но его баллада была напечатана! А значит – и в этом Саша был почему-то абсолютно уверен – все гимназистки Санкт-Петербурга обязательно прочтут его стихотворение, и, что гораздо важнее, его прочтет та самая главная из всех гимназисток, которая иногда прогуливается по набережной канала по воскресеньям.
И тогда они с ней, наконец, встретятся, в конце мартовского номера «Вестника Европы», на странице четыреста сорок три.
Оловянный солдатик
Мальчик приходил на станцию почти каждый день.
За исключением тех случаев, когда он помогал маме в огороде. Но и тогда, если управлялись засветло, парнишка бежал на любимое место, перепачканный и чумазый. В школу он еще не ходил, время лилось через край. Девать его в их городке было некуда. Городок был таким маленьким, что существовал на грани географической погрешности. Собак и тех больше, чем людей. Вокзал оставался в нем единственной территорией, где хоть что-то происходило. По крайней мере, там примерно раз в час ходили поезда. Правда, все они пролетали мимо. Все до единого. Жизнь намеренно обходила их захолустье стороной.
Мальчик никак не мог понять: как это еще ни один локомотив не задержался на станции хотя бы на минутку, полюбопытствовать, кто же обитает там, где они столько раз проносились не глядя? А вдруг гномы? Ладно, локомотивы, допустим, гордые, переливаются на солнце сверкающим металлом, выпячивают бока с огненно-красными полосками. Но паровозы, добрые старички, неужели им тоже неинтересно? Ведь и они тоже прочухчухивают мимо.