пожелал ее построить, чтобы въехать через нее в Милан победителем. Только потом император Франциск велел колесницу на крыше Арки повернуть в сторону Милана – поначалу она смотрела в сторону Франции. Синьор увидел бы еще вчера, если бы решил осмотреть замок Сфорца.
Иван начал раздражаться.
– Я всего лишь хочу прогуляться в парке, и мне не нужны твои рассказы, – он решил немного поддеть надоевшего ему чичероне, – к тому же, как я могу проверить, что ты говоришь правду? Ты еще не родился во времена, о которых рассказываешь.
Не стоило так острить! Вспыхнув, паренек забежал вперед, заглянул ему в глаза и изо всех сил ударил себя в грудь.
– Добрый синьор должен верить! Антонио все слышит, что рассказывает ему дедушка, и все запоминает. Мой дедушка служил в войсках великого Наполеона, он помнит, как император был коронован в соборе Дуомо Железной короной Ломбардии. В бою дедушке оторвало ядром ногу, поэтому он редко выходит из дома, любит сидеть и читать книги. Нет ничего, что мой дедушка не знал бы!
– Что ж, похвально, что ты так любишь своего деда, однако…
– Ах, добрый синьор, – горячо воскликнул мальчик, – как же мне его не любить, дедушка всегда о нас заботился – обо мне и моих младших братьях, их у меня трое. Мне было только семь, когда австрийцы подавили восстание генерала Раморино в Пьемонте. Мой отец воевал рядом с Джузеппе (Мадзини, известный итальянский политик, основатель «Молодой Италии») и помог ему бежать, – в голосе Антонио прозвучала гордость, – а самого отца схватили австрийцы и расстреляли.
Страстность его тона немного смягчила Ивана, но имя Раморино заставило недовольно поморщиться.
– Генерал Раморино… гм… зря твой отец в это ввязался.
Имя итальянского генерала, поддержавшего польских мятежников и доставившего немало хлопот русской армии во время Польской кампании, было ему хорошо знакомо и не вызывало симпатии. Позже, как писали в петербургских газетах, Раморино вторгся из Швейцарии в Пьемонт, чтобы поднять там восстание. Впрочем, это дело уже России не касалось, и Иван почувствовал себя виноватым – не следовало говорить мальчику плохо о его отце. Однако Антонио ничуть не обиделся и спокойно кивнул:
– Дедушка тоже так говорит, – безмятежно согласился он, – он сердится на отца, потому что моя мама, его дочка, умерла с горя, когда отца убили. Она тогда опять ребеночка ждала. Дедушка взял нас к себе – меня и братьев. Много работал, чтобы нас одеть и накормить, мне тогда семь лет было.
В Петербурге Иван никогда не задумывался о жизни тех, кто должен трудом добывать себе хлеб насущный, однако судьба безного отставного солдата неожиданно его тронула. Воображению представился нищий на паперти, выпрашивающий милостыню, чтобы накормить внуков-сирот. Но нет, мальчик не захотел просто так взять деньги, значит, дед тоже горд. И тут же мелькнула мысль, что его черноглазый чичероне, возможно, наплел с три короба, чтобы тронуть сердце богатого иностранца.
– Как же