Домой я тоже отправил два письма и то же самое. Одним словом, ни от кого нет писем. Ну ладно, дома, возможно, обиделись на меня, но ты ведь дал мне возможность уехать и знаешь очень хорошо, что как бы мне ни было здесь, это мой выбор, я хотел этого. Мне никогда не приходит в голову мысль о сожалении. Как раз наоборот, мне здесь, в Биробиджане, на 100 % лучше, чем там, в той стране “со всеми удобствами”. Не смотря на то, что я живу в палатке и нет электричества, что приходится ползать через … и страдать от комаров и еще от многих неудобств, я совсем не жалею и рад всему и всем, как я понимаю и сравниваю прошлое в Аргентине. Я уже не страшусь завтрашнего дня. Я уже не боюсь своего хозяина со всеми его претензиями и даже без них»[354].
Из этого частного письма видно, какими чистыми и благими были намерения этого человека. Он был рад «всему и всем», но не все были рады этому…
Арестовали Иосифа Форера 20 октября 1937 г. 18 октября он поехал из колхоза в командировку в Биробиджан и не вернулся оттуда. Осужден «специальной тройкой» на 10 лет. Как пишет его жена Нина Шейнфельд 20.06.1939 г. в письме к И. Сталину,
«Уже полтора года как я то и делаю, что пишу в Центр и ни одного ответа, а мужу не разрешают писать»[355].
И.И. Форер. Заключенный в лагере Коми.[356]
Это значит – десять лет без права переписки! Мы-то знаем, что обычно это – расстрел. А вот Нина Шейнфельд тогда не знала, и билась за своего мужа. И была права! Случилось чудо – Иосиф был жив, и прожил еще 9 лет, во многом, конечно, благодаря моральной поддержке Нины. А умер в лагере в Коми от туберкулеза 17 мая 1946 г., не дожив до окончания своего десятилетнего срока всего полтора года[357].
И об этом факте Жорж Абрамович не упоминает ни в одной своей анкете и автобиографии, хотя даже об аресте двоюродной сестры жены сообщает в автобиографии 1939 года. Правда, неизвестно, знал ли он об этом, т. е. решились ли родственники написать в Москву об аресте мужа сестры жены его брата. А еще важнее в этой ситуации – председателя колхоза, у которого заместителем был отец Жоржа!
А официальные должности у Абрама в 1938 г. были такие:
«Член правления колхоза, Член Пленума Смидовического райисполкома»[358].
Если, по мнению «органов», Форер был вредителем и развалил колхоз, то как они должны были относиться к его заместителю, на глазах которого протекала эта вредительская деятельность? К ответу на этот вопрос мы еще вернемся при обсуждении возможной связи событий «пушкинского юбилея 1937 года» с судьбой семейства Ковалей. М. Ерёмина считает, что знал:
«Жорж, по-моему, был заложником ситуации, т. е. он пошел на всё это ради семьи, потому что был в курсе того, что происходило с ближайшими родственниками. Ковали все остались целы…»[359].
В какой-то ветви альтерверса знал, в какой-то нет, но во всем пучке волокон своей судьбы в «нашем мире» он наверняка узнал об этом летом 1940 года, когда был в деревне в отпуске, проходя разведподготовку во Владивостоке. Сообщил ли он об этом своему