между прочим, есть не только со двора, но и из-под арки!), поднялся на третий этаж и отворил дверь.
– Что, гицель, крадешься? – вылетела в прихожую Бэба. – Иди, иди, полюбуйся! Посмотри на плоды твоего воспитания! Чтоб от твоего воспитания все вымерли к черту до седьмого колена!
Исаак Моисеевич снял калоши, отдал пальто и котелок прислуге и заглянул в распахнутую дверь столовой. За большим дубовым столом (вся мебель и утварь остались от прежних хозяев) сидели дочка Мара и какая-то девочка. Девочка была рыжая, с красным от веснушек лицом. Она сопела и не поднимала головы от стола.
– Мара, что за девочка? – строго спросил Исаак Моисеевич.
– Она н-н-на улице, – Мара стала заикаться, как всегда при волнении, – ей жить негде… Она из деревни…
– Как тебе нравится? Еще одну сволочь не вырастили, теперь и эту тащить на горбу!
– Как тебя зовут? – Исаак Моисеевич посмотрел на девочку. – Не понял? Маша, Даша, Наташа?…
– Лариса, – она подняла глаза. – Лариса Холмогорцева. Я из Пскова. У нас очень голодно, и все вымерли. И мама отослала меня в люди.
– Побираться! – Ревекка Марковна даже уперла руки в бока. – Это ж надо такую мать иметь! Выставить девчонку из дому!
– Я старшая, я могу на подаяние прожить, – тихо сказала девочка.
– Значит, ты просить будешь, а кто-то на тебя горбатиться?!
– Бэба, уйми свои вопли, – негромко сказал Исаак Моисеевич.
– Я всю жизнь Бэба и всю жизнь положила на тебя и эту стерву!
Стерва Мара хлюпнула носом.
– Бэба, тебе чего-то не хватает? – поинтересовался Исаак Моисеевич.
– Мне жизни не хватает, вы мою жизнь пожрали! Я могла бы с гастролями всю Европу объездить, а я езжу с кухни в столовую и обратно! А теперь еще эта гадюка!
Девочка приникла к столу, было видно, как затряслись ее плечи. Мара обхватила ее и заревела в голос.
– Вот, – будто обрадовалась Ревекка Марковна, – теперь эти стервы будут донимать меня вдвоем!
– Маня, – Исаак Моисеевич повернулся к вошедшей прислуге. – Принеси девочкам второе. У нас есть лишние котлетки? Вот и принеси.
– Ты что, думаешь, что я с этой засранкой буду мыться в одной ванне? И ходить на один горшок, ты так думаешь?
– Бэба, я ничего не думаю. Когда ты кричишь, думать невозможно! Если ты не Эйнштейн.
– Ха-ха, – снова обрадовалась Бэба, – Эйнштейн – это голова! А ты – жопа! – Бэба вылетела из столовой, хлопнув дверью так, что старинные картины, тоже оставшиеся от прежних хозяев, вздрогнули и покривились.
«Может быть я и жопа, – подумал Исаак Моисеевич, поглядывая на девочку, – но не такая, как ты думаешь! С жопой Мойше Бахманис не стал бы иметь дела».
– Пора прекращать плакать, – он подошел и погладил рыдающих девочек по головам. – Надо есть котлеты и успокаиваться!
И отправился в спальню, где Бэба рыдала на кровати, приговаривая сквозь слезы: