ворот гимнастерки. – Сколько я знаю, всё ваше знакомство с Марксом основано на тех двух занятиях, которые я проводил с сотрудниками УГРО.
– Мне ваше образование не нужно, – Ульянов уселся возле стола и закинул ногу на ногу, будто щеголяя настоящими «скороходовскими» козловыми сапожками. – У меня социальное чутьё есть. Как вы и учили! – Он засмеялся, повернувшись к «молодым», как бы ожидая их поддержки. И тут же получил её: кое-кто в зале хихикнул. – У нас, в Московско-Нарвской заставе, социальному чутью с детства, в цеху учат!
– А моё социальное чутьё вот где! – Сеславинский резко повернулся спиной к сидящим в зальчике и задрал вверх гимнастерку вместе с нижней рубахой. Левая часть спины и бок были иссечены багровыми шрамами-рубцами. Между которыми сизо-черные пороховые пятна-полосы расчертили бесовско-лихую татуировку.
– Я после окончания Корпуса был распределен в гвардию, – Сеславинский повернулся к притихшей аудитории лицом, медленно и спокойно заправляя рубашку и гимнастерку в брюки, – но по личной моей просьбе был направлен в действующую армию. Служил в артиллерии и разведке. Дважды ранен и контужен. Год провел в госпиталях.
– В поезде императрицы Александры Фёдоровны?
– Да, сразу после второго ранения был вывезен именно в её санитарном поезде.
– И дочки царские за тобой ухаживали?
– Я был без сознания более двух месяцев, а потому не знаю, кто выхаживал меня в это время. Может быть, и царские дочери. Они были при этом поезде сестрами милосердия. Но я кровью своей заслужил возможность жить и чувствовать себя полноценным гражданином своего отечества. И в том числе – служить в УГРО. Бандиты были во всех государствах и при всех социальных устройствах. И, думаю, будут еще долго. Вот почему я здесь и почему борюсь с бандитами. А что такое ваша «контрреволюция» – я не понимаю. Думаю, и вы тоже.
– По-твоему, УГРО – вне политики, вне классовой борьбы?
– Чем меньше политики будет в УГРО, тем лучше, по-моему.
– Вот это да-а-а, – протянул Ульянов, поворачиваясь к «молодым». – Приехали… контра уже прямо под носом у нас, а мы её где-то на Васькином острове ищем… – Он с приказчичьим шиком погасил самокрутку о подошву. – А насчет того, чтоб два месяца без сознания быть… Свежо, как говорится, предание, а верится с трудом! – Ульянов мигнул молодым, как бы показывая: как я с бывшими-то балакаю? И спуску – ни на грош!
– Вот что, Александр Васильевич, – Сеславинский почувствовал отвратительный басовый гул в голове, донимавший его после первой контузии, – я вижу, вы как-то особенно хотите выставиться перед сотрудниками и мишенью для этого избрали меня! – Сеславинский, как учили когда-то в корпусе (перед боем на шпагах), расслабил кисти рук и сделал маленькую паузу, чтобы почувствовать как теплеют ладони. Вместо этого пальцы только похолодели, а к басовому гулу в виске присоединилась острая иголка флейты-пикколо. – Напрасно вы избрали предметом меня! Потому, что вам тогда придется ответить