нас всегда немного возбуждал.
Бабушка вернулась. Она швырнула нам черно-белые фотографии и завопила:
– Я помню, как ЗАСТРЕЛИЛИ моего папочку! Они ЗАСТРЕЛИЛИ его, детка!
Очень необычный способ раскрытия не самой приглядной информации об умершем родственнике. В телевизионных передачах так не делают.
Иногда бабушка доставала фотографии пяти наших дедушек. Байо, нигерийский дедушка (то ли четвертый, то ли пятый – уследить было трудно), жил с ней, когда мы были совсем маленькими. Он говорил на странном английском, в котором чувствовалось влияние старых новостных программ. «Я люблю великую королеву СЛИШКОМ сильно», – мог сказать он. Мои родители часто рассказывали про Байо, чтобы позабавить друзей. Они вспоминали, как однажды он отвел бабушку в полицейский участок, чтобы пожаловаться на «непокорность жены».
Однажды мы услышали странное слово, связанное с Байо.
– А что такое «двоеженец», па? – спросила Рэйч.
Так очередной дедушка исчез из нашей жизни.
Бабушка решила провести старость в одиночестве, хотя первый уэльский муж (наш настоящий дед) частенько ее навещал. Мама называла его «первым мужем матери», предпочитая забыть о том, что он – отец, который ее бросил.
На людях мама посмеивалась над хаотичной жизнью матери, но наедине всегда разговаривала с ней несколько иным тоном. Она говорила, что мы «и половины всего не знаем». Но когда я видела, как она превращается в Вечернюю Маму, то сразу вспоминала непокорный дух бабушки и ее нежелание принимать поражение.
Бабушка тоже имела две личности. Вечерняя Бабушка была непредсказуема, но Дневная Бабушка бесконечно любила нас с Рэйч. Она массировала нам ступни, подавала виноград в резной деревянной африканской миске и присылала нам открытки, переполненные нежности («Вы – лучшие из лучших!»). Бабушка любила преувеличения. Когда мы кричали на нее, ее сердце «разбивалось на тысячу кусочков». Продавец газет, не давший ей сдачи, превращался в «злобного, испорченного типа». Порой еженедельное погружение в ее жизнь казалось нам странной шуткой. «Вы думаете, что не похожи на других? Подержите мое пиво!» Но в сравнении с ее экстравагантностью странная жизнь нашей семьи начинала казаться почти нормальной.
Иногда бабушка врывалась на литературные вечера моих родителей. Гости слушали ее истории про Африку. Когда-то она, как аббатиса из «Звуков музыки», прятала в шкафу суданских детей и отвлекала солдат спиртным и собственным обаянием.
Порой мне казалось, что мы предаем ее, видя в ней всего лишь фрика. Лишь став взрослой, я поняла, каково было маме расти в атмосфере бесконечного хаоса. Она очень многого нам не рассказывала. Детали раскрывались постепенно, и детали эти никак не вписывались в созданный нами образ бабушки – женщины, обладавшей живым, энергичным характером. Мне кажется, многого из этого мама просто не могла выдержать, поэтому заменяла другими, не столь мучительными деталями.
Иногда детали проскальзывали совершенно случайно, словно мама вспоминала семейные поездки