настроился; чтобы развеять дьявольщину, фуга из Первой скрипичной сонаты Баха подходила как нельзя лучше. Ударил по струнам, ошибся, упрямо мотнул головой, начал снова – сбился. «Нельзя играть, когда так злишься», – остановил он себя здравой мыслью. Опустил смычок, глубоко вдохнул, выдохнул, подложил кружевной платок под скрипку, безошибочно сыграл пять тактов – и едва подавил острое желание зашвырнуть инструмент в угол. Это не музыка: звуки вываливались из коричневой скрипки вкривь и вкось, неуклюжие, словно сыгранные слепым уличным музыкантом на кривобокой коробке с негодными струнами.
Игнацио выбрал другую скрипку уже более тщательно. Но все повторилось: невыносимый для чувствительного графского уха визг и скрежет вместо упорядоченной саксонской гармонии. Что за чертовщина! Он будто в одночасье разучился играть! Вернув «страдивари» на место, Коцио потянулся за испытанным инструментом работы Гваданьини, который предпочитал до покупки кремонского наследства. И музыка полилась привычно, умиротворяюще. Но радости не принесла.
Назло всему Коцио доиграл фугу, убрал инструмент в шкаф и, даже не закрыв створки, быстро вышел из своего хранилища, кликнул слугу и велел седлать коня. Ему нужно было проветриться.
На пороге нового, девятнадцатого века граф окончательно забросит свою коллекцию инструментов ради менее беспокойного увлечения: истории родного города. Скрипки, альты, виолончели и гитары Коцио отправит в Милан, к старому другу, Карло Карли. Граф вполне разумно объяснит ему, что в окрестностях Казале стало небезопасно: там теперь постоянно рыщут то французы, то австрийцы, то даже русские этого дикаря Суворова. К тому времени пройдет двадцать лет с того дня, как он в последний раз пытался играть на скрипке Страдивари.
Одну из этих скрипок Карли, банкир, меценат и музыкант, в 1817 году без всяких усилий убедит графа продать виртуозу по имени Никколо Паганини. А все прочие, включая и ту, коричневую, с инкрустацией вдоль уса, еще через семь лет купит одержимый Луиджи Таризио. Граф Игнацио Алессандро Коцио ди Салабуэ не будет скучать по ним ни дня.
Корелли, La Folia
Москва, 2012
«Впал в детство» – так Иван Штарк определял свою нынешнюю жизнь. С тех пор как Софья Добродеева окончательно водворилась в его квартире на проспекте Мира, у него не было никакого желания ни искать работу, ни видеть кого-либо из друзей и знакомых. Как в юности, когда они учились в Свердловском художественном училище, Иван и Софья стали часто ходить на этюды. Она, последние двадцать лет прожившая в Бостоне и никогда не бросавшая своего ремесла, писала быстро, уверенно, безошибочно схватывая настроение момента. Он, забросивший живопись почти четверть века назад и все последние годы трудившийся в банке на ниве нетрадиционных инвестиций, вспоминал утраченный навык. Софье на удивление, вспоминал быстро. В училище у него был свой стиль – немного детский, хрупкий, мягкий. Его легко было принять за неумение или бездарность; иные и принимали. Теперь, почти в сорок