наносят слишком сильный удар и стреляют чересчур быстро, и тогда жизнь становится для них горькой шуткой, ведущей к вертикальной машине, отбрасывающей острую тень и называемой гильотиной…»[169]
В целом его новые работы должны были приобрести более импрессионистский характер, подобно грубым мазкам Сезанна. Текст становился менее цветистым и более простым и ритмичным. Но с точки зрения Паунда и Стайн он по-прежнему был лишь подающим надежды новичком. Результаты своего труда Хемингуэй представлял для оценки Паунду, а тот умел быть тот беспощадным: порой страницы возвращались к автору, испещренные вычеркнутыми прилагательными и другими поправками синим карандашом. Вместе с тем Паунд подбадривал Хемингуэя и даже отправил шесть его стихотворений Скофилду Тейеру в «The Dial» и один рассказ в «Little Review».
«Паунд считает, что из меня получится поэт», – писал Хемингуэй Шервуду Андерсону. И добавлял, что неизвестно, какое влияние имеет Паунд на Тейера, но как бы там ни было, лучше бы это влияние помогло ему, Хемингуэю, опубликоваться[170].
Однако Тейер стихи к публикации не принял и других материалов не запросил[171]. «Little Review» также отверг рассказ Хемингуэя. Но поддержки Паунда Хемингуэй не лишился.
Ему приходилось также следовать урокам Стайн, а это было непросто.
«Неужели писать настолько тяжело? – спрашивал он у нее. – До встречи с вами было просто»[172].
Стайн не только читала ему лекции у себя в салоне, но и одалживала немало своих рукописей, чтобы продемонстрировать свои методы[173]. Хемингуэй серьезно отнесся к ее работе с повторами, ее влияние уже начало сказываться в его текстах, в том числе «непристойном» рассказе, забракованном Стайн.
«Лиз очень нравился Джим Гилмор, – писал Хемингуэй. – Нравились его усы. И то, как блестят его зубы, когда он улыбается. Ей очень нравилось, что он не похож на кузнеца»[174].
Свои упражнения в духе «потока сознания» Хемингуэй начал записывать на страницах голубых тетрадок, какими пользуются французские школьники, – еще одна привычка, которую он перенял у Стайн. Одна такая запись гласила: «Сквозь года. Почему сквозь года? Сквозь года. Сквозь и через года. Через года…»[175].
Все это время Хемингуэй держал свою наставницу под пристальным наблюдением. По собственному признанию Стайн, она переживала, что ее «никто не публикует, и нет надежды на публикации и серьезное признание»[176]. Возможность добиться публикации для нее приобрела огромное значение. В конце концов Хемингуэй помог бы ей достичь этой цели, а пока находил очевидное применение ее стиля в работе, которую, как он знал, сможет опубликовать сам[177]. Если Стайн не сумела добиться успеха со своей манерой письма, это еще не означало, что и он не сможет. До приезда в Париж Хемингуэй был озабочен «ритмом, интонациями и репликами», как однажды выразилась Хэдли, и каденции Стайн помогли ему продвинуться