постоянно был «занятым, усталым и вымотанным»[58]. Ему настоятельно требовалось прекратить эту борьбу с переменным успехом. Благодаря сент-луисским долларам, Италия могла бы обеспечить необходимую передышку.
«Думай о том, что в Италии не будет ничего, кроме любви и покоя как фона для писательства, – убеждала Хэдли Хемингуэя. – Да, ты будешь сочинять так, как мощный и чудесный морской бриз выдувает резкий свист из каждой причудливой расщелины»[59].
Уже тогда Хэдли знала, что Хемингуэй затмит ее, но это ее, похоже, не беспокоило. Она вполне довольствовалась ролью женщины, стоящей за нарождающимся талантом, и даже приходила в восторг от этой роли. Все ее ресурсы находились в распоряжении Хемингуэя. Ему предстояло написать «лучшее, что ты когда-либо делал в своей жизни, – уверяла Хэдли. – Честное слово, ты творишь чудеса – это впечатляет и потрясает… Не допусти, чтобы все это пропало. Будем продолжать вместе»[60].
Отъезд в Европу был запланирован на ноябрь.
Масштабная индустрия, ныне известная как «Париж Хемингуэя», могла бы стать «Неаполем Хемингуэя», если бы не вмешательство одного из постоянных гостей Домицилия.
Сегодня писатель Шервуд Андерсон практически забыт, но в начале 20-х годов ХХ века его имя было на слуху. Не у всех, конечно, и до славы автора мегабестселлеров ему было далеко, тем не менее его чтили. В литературу он пришел окольным путем. Некоторое время возглавлял компанию, рассылающую краски по почте, но если верить преданию, в 1912 году прямо в офисе перенес нервный срыв, бросил работу и больше не вернулся к ней. В качестве панацеи для себя Андерсон избрал литературные устремления, и к 1914 году уже публиковал рассказы в журналах.
К моменту знакомства с Хемингуэем в 1921 году Андерсон находился на стадии недолгого полета Икара к солнцу: его недавний сборник рассказов «Уайнсбург, Огайо» был успешно распродан, в том же году ему предстояло получить первую премию журнала «Dial» за вклад в американскую литературу. Рассказы считались его коньком; с романами Андерсона, видимо, охотно мирились и критики, и публика. В 30-х годах о нем стали стремительно забывать, но в 1921 году Шервуд Андерсон еще был знаменитостью. С И. К. Смитом он был знаком по чикагским рекламным кругам, вдобавок жил поблизости; его визиты к Смиту считались важным событием.
Андерсон никак не мог знать о Хемингуэе к моменту их знакомства, зато Хемингуэй знал об Андерсоне все. Как и остальные, Хемингуэй ценил рассказы Андерсона, однако находил его романы «удивительно слабыми» – первая оценка, которая уже через несколько лет приобретет огромное (а с точки зрения самого Андерсона – почти зловещее) значение[61].
Когда впервые Андерсон появился в квартире – вероятно, в плачевном виде, поскольку обычно напоминал неряшливого рассеянного профессора с тщательно подобранным гардеробом скверно сидевших пиджаков, – Хемингуэй отнесся к нему вежливо и внимательно[62]. Эта манера поведения стала для него обычной при встречах с потенциальными наставниками,