иконку с образом Николая Святителя, а внука заставлял по вечерам зубрить молитвы. Вот и в эти минуты дозорный судорожно вспоминал давно – со смертью деда – забытые священные тексты, неумело славил Спасителя и искренне, как никогда в жизни, просил отвести от него напасти и беды.
Успокоиться удалось далеко не сразу – тело еще долго сотрясала нервная дрожь, а нательную рубашку, потяжелевшую от липкого, холодного пота, можно было выжимать. Короткий взгляд на циферблат наручных часов чуть снова не поверг Ваньку в ужас: с начала проклятой смены прошел всего один час! Один! Час! Да перед его глазами пролетела вся жизнь, а тормозная минутная стрелка сподобилась лишь на один несчастный оборот. Хотелось кричать, вцепиться зубами в «баррикадную» мешковину и рвать ее зубами, щедро осыпая бетон под ногами песком – делать хоть что-то, только не ощущать давящего, уничтожающего одиночества, собственную слабость и беззащитность перед миллионами опасностей, сокрытых во тьме туннеля. «Ненавижу Чкаловскую, ненавижу, ненавижу, – повторял Мальгин как заведенный. – Ненавижу».
Следующий час дозорный провел, нервно вышагивая вдоль баррикады. Он измерял шагами ширину туннеля, маршировал до одурения, иногда срывался на бег: от стены до стены – оттолкнуться ладонью от гладкой холодной поверхности – совершить обратный марш-бросок до противоположной каменной границы.
По уставу все внимание бойца, находящегося в охранении, концентрируется на освещенном секторе перед заставой. Однако заставить себя бесстрастно уставиться в глубину черного гигантского зева, почему-то называемого метро, не было ни сил, ни желания, ни смелости. Случайно брошенный взгляд по ту сторону отзывался леденящим холодком в сердце – «пламенный мотор» замирал на мгновение, чтобы затем выплеснуть дикий поток адреналина в стынущую кровь…
Ивану казалось, что волосы на его голове шевелятся и мгновенно седеют. До края измотанный, выбившийся из сил и окончательно потерявший самообладание юноша распростерся на голой земле. А через секунду – забылся то ли сном, то ли беспамятством.
Когда Ваня очнулся, минуты почти завершили третий оборот. Дозорный, сгорая от стыда и жгучей ненависти к собственной слабости, вскочил и огляделся по сторонам. На его счастье, ничего не изменилось – тьма со всех сторон, жалкий пятачок света впереди хлипкой «песочной» крепости и извечный подземный холод внутри. Ни врагов, ни монстров не наблюдалось. Забытье немного помогло избыть страх, притушило пожар эмоций, освежило вскипающую голову.
«Что со мной было? Откуда эта дурная паника?!» Конечно, Иван не мог назвать себя героем, рыцарем без страха и упрека, но и трусом никогда не слыл. Да и в дозор ходил уже многократно. Темнота, крысы, одиночество могли, конечно, напугать, однако не до потери сознания же!
«Надо подумать… вспомнить…» Перебирая мысленно последние воспоминания, Мальгин прогнал в уме сцену на «перроне», где случился конфликт милиции с чкаловской группой, потом