тебе прозрение как дар. Но заслужил ли ты его? Навряд ли. Но ты молись, молись, ведь может быть, тебя услышит некто и восхохочет громогласно над тобой. О человек разумный мой! Ты так прекрасен и умён, но так упорен и наивен!
Прекрасна человеческая ярость. Взрываясь в сердце, в кровь кипящим маслом она несется бешеным потоком. И фонтанирует она из головы как истовый вулкан ревущей страсти. И сей вулкан извергнуться стремится во всей своей красе и дикой мощи. Дабы очистить кровь от жгучего запала и остудить её холодной трезвостью.
Но вместо этого мой человек прекрасный всю свою ярость претворяет в действо. И вот уже несется он, хлеща из губ и носа потоком бешеного гнева, он трясет руками, ногами машет точно казуар. Глазами бешено вращает и орет, как бабуин, которого нагнал рой диких пчёл.
Ах эти первобытные порывы! Как на заре разумного прогресса, так и сейчас в эпоху тех изобретений, что служат лишь для личного комфорта, все так же человек несётся с рёвом. Ревёт белугой он через века, услышали б и мы наверняка. Но ярости и гневу места нет в том обществе, где мир царит отныне. И власть насилия я свергнул навсегда, свершив насилие и вторгшись в разум твой.
В узде держать лихого человека необходимо, дабы сохранить живой планету, порядок поддержать и общество достойное блюсти. Коль отказался развиваться человек, пусть вечно топчется на месте. Теперь, по крайней мере, это не во вред.
Прогресс дальнейший не имеет смысла. В нем нет нужды, раз человечество застыло. К чему стремиться в высоту науки, раз все стремятся лишь к развеиванью скуки!
Что ж.
Вероятно, ты считаешь, и, надо сказать, небезосновательно, меня заскорузлым моралистом. Позволь же открыться с неожиданной своей стороны и развлечь тебя одной историей, которую ты, скорее всего, найдешь в высшей степени увлекательной, но возможно, что и посчитаешь за посредственный бред неудавшегося поэта, принявшего от отчаяния галлюциногенные грибы. И в том, и в другом случае я буду реабилитирован и предстану перед тобою не как заносчивый нравоучитель, но как обыкновенный фантазёр, каких тысячи. Есть во мне таковая черта, друг мой. И сейчас ты разузнаешь обо мне еще немало интересного, ибо рассказ мой будет автобиографичен.
Случилось мне путешествовать по берегу дивного моря… о да, друг мой, в космическом пространстве, порой, обнаруживаются и моря. Воды его были в глубинах черны как нефть, на мели же были они серыми как шкура буйвола, и сквозь эту мутную пелену виднелись сверкающие кристаллы пронзительно розового, как пламя новорождённой звезды, крупного песка.
Я брёл по этому чудесному побережью и с великим упоением взирал окрест, а вокруг меня было то самое море вперемешку с песком, скалами и тварями, населявшими его мрачные воды. Ты спросишь меня, как это возможно? Как можно скользить по краю, одновременно пребывая на самом что ни на есть дне глубочайшей бездны? О, друг мой,