карамель.
Абби уже не помнил, как купил по дороге свежего хлеба. Как добрался до квартиры. Как сварил пару яиц, моментально проглотил их. Как поставил чайник, налил себе горячего горького чаю с календулой, раздавил ложкой карамель и размазал ее по куску хлеба. Он встрепенулся лишь когда по радио, которое все это время не смолкая вещало, раздался голос доминуса. Это была та самая песнь, что сегодня исполнял на площади глава кайола. До этого Абби жевал свой сладкий хлеб, рассеянно глядя в бежевую стену напротив. Но сейчас перевел взгляд на окно. Коричневые шторки стали оранжевыми – солнце садилось и посылало свои последние лучи, петляющие среди зданий, заглянуть напоследок в комнату Абби. Но та была сокрыта от любых взглядов. И сам он не горел желанием любоваться на закат. Он вновь подумал о страшном взгляде незнакомого типа на празднике. Что он делает сейчас? Носится по городу, сверкая глазами? Или притаился где-то, напропалую безумствуя? Интересно, как это – безумствовать?
Абби повалился на кровать. Вот я, Абинур Тандри. Я лежу напротив потолка.
В углу тихо тикали часы. Их перебивало радио – кто-то с восторгом делился своими впечатлениями о празднике.
Абби закрыл глаза. Постепенно сквозь тьму век он разглядел дикую природу – холмы, поросшие лесом, скалистые уступы, озера, и обнаружил, что шагает по проселочной дороге. Вдалеке на дороге показалось темное пятно – кто-то неспешно шел Абби навстречу. Расплывчатая серая фигура не становилась отчетливее, черты не прорисовывались, как бы Абби ни вглядывался в незнакомца. Но внезапно лицо его резко проявилось сквозь мутный туман, оно ворвалось так неожиданно и страшно, что Абби раскрыл рот в немом крике – на него смотрели те же глаза, в него вонзился тот же взгляд, исполненный жгучей ненависти.
Абби подскочил на постели, громко вскрикнув. Он тяжело дышал, схватившись за горло. Было давно уже за полночь, и маленькое жилище Абби погрузилось в темноту. Из радио на кухонном столе громко доносились мерные удары – биение человеческого сердца, которое обычно транслировали с двенадцати ночи до шести утра.
Абби вскочил с кровати и бросился к печке, где стоял остывший чайник. Выпив воды прямо из носика, он опустился на стул и принялся, сложив все четыре пальца левой руки, остервенело чертить на своем лбу квадрат.
Он вдруг понял, что совершенно не помнит слова молитвы, которую бормотал наизусть каждый день после умывания.
– Четверо Сущих, к вам молю, в великой благодарности склоняясь… воздавая хвалы, поминаю вас, – наугад затараторил Абби, всё так же тяжело дыша, – молитвой своею вплетаюсь в великую Речь мироздания, укрепляя в потоке своем само Первоначало… вложив любовь свою в единое сердце вселенной, обретаю… покой, мир и гармонию. Покой, мир и гармонию… Благословлённый Благодатью божией, молю тебя… – обратился он мысленно к внутреннему голосу, – молю о помощи! Уйми тревогу мою, уйми мой страх, огради от скверного, огради от дурных мыслей. И да уйми же того, кто ненавидит. Останови его, молю. Глас Божий, Благодать