во всем был прилежен, чем значительно облегчал себе холостяцкий быт.
Абби глядел на поющих священников, обдумывая хлеб свой насущный – сварить пару яиц, вот тебе и ужин. По дороге купить свежего хлеба. После ужина славно будет выпить чаю с тем же хлебом – раздробить карамель и размазать ее сладкие осколки вместе с жидкой начинкой прямо по пористому куску. Очень сладко, вполне вкусно, довольно сносно. А значит, сгодится. А значит, лучше и не выдумать.
Он искоса глянул на приятелей. Те с серьёзными, торжественными лицами внимали нежному проникновенному пению, на глазах у некоторых выступили слёзы. Абби огляделся. Оказывается, многие на площади расчувствовались и с трепетом вслушивались в протяжные напевы хора, словно понимали в них каждое слово, разящее тоской по ушедшим древним временам, когда люди только начали постигать мудрость халедской религии.
Абби скользнул взглядом по толпе словно расческой по своим жестким недлинным волосам, вновь обозначив себя в привычной пустой системе координат, где никто не имел особенного значения – ни другие, ни он сам.
Внезапно в толпе промелькнуло лицо. Казалось, не было в том ничего странного – сотни симпатичных лиц фастарцев следили за сценой, словно подсолнухи за солнцем, и выделить какое-либо среди них Абби прежде никак не удавалось. Но то был не простой лик. Абби не запомнил ни пола, ни цвета кожи и волос, но взгляд… встретившись глазами с незнакомцем, Абби вздрогнул и по его щекам забегали мурашки. То было лишь мгновение. Незнакомец исчез – толпа поглотила его, и напрасно Абби выискивал его среди зрителей, напрасно протискивался среди широкоплечих гостей праздника, стараясь догнать и взглянуть еще раз в это лицо. Те блестящие глаза отнюдь не лучились радостью и восхищением, но сверкали чем-то тревожным и зловещим как капля крови на белоснежном платье. Они глядели тяжело и мрачно, верхнее веко чуть прикрывало зрачок, маленький, будто и вовсе потерянный в карем море радужной оболочки. Веки были темны и опухши, они нависали серыми мешками и остро контрастировали с пронзительно белыми склерами. Рот незнакомца был сжат в тонкую нить. Такую прямую и тонкую, словно там и не должно было быть рта, но был лишь узкий алый порез. Сердце Абби забилось быстрее, ему вдруг стало страшно. Он остановился как вкопанный и прекратил преследование.
Незнакомец мелькнул перед ним так быстро, исчез так внезапно, что Абби, было, подумал, что ему показалось. Но нет, что-то напугало его, в нем нарастало напряжение и клубилось чувство тревоги. Оно забилось в нем как белка в капкане и Абби, схватившись за грудь, присел на ступени лестницы, ведущей вверх к станции. Он никак не мог выкинуть этот лик из головы. Так разительно он отличался от окружающих, был таким странным и несуразным, словно распотрошенный труп свиньи посреди василькового поля, и не заметить его Абби попросту не мог. Не могло ему и привидеться – бурной фантазией