не вижу? – Маргитка пересыпала из ладони в ладонь влажные, обкатанные волнами камешки.
– Ничего он не жалеет. Я точно знаю. Не вернуть же…
– Может, он так вовсе не думает. Смотри, шестой год живем, а он меня и за жену не считает: все «чайори» да «чайори», даже на людях. Конечно… Какая я жена? Виновата я разве, что на меня мужики глаза пялят? Всегда пялили… и всегда всякая сволочь, черти их раздери… Почему? С запеленутой мордой, что ли, как турчанки, ходить?.. Уж хоть бы детей нарожать – так и то не выходит. Ты вон Яшке каждый год строгаешь, как кошка, прости господи. А Илье, выходит, на ваш выводок глядеть да облизываться? Наверняка еще думает, что это из-за меня, что я виновата, больная какая или порченая…
– Ничего он такого не думает.
– Ай, золотая моя, за него не говори, а?! – вдруг взорвалась Маргитка, вскакивая.
Узел из фартука завалился на бок, крабы радостно полезли на гальку, но Маргитка не обратила на это внимания.
– Да что он вообще думает, твой отец?! Станет и дальше об меня свои кулаки отбивать – и этого ребенка не будет! Вон каких печатей мне по всей личности наставил! Куда я с такой губой теперь – у Лазаря романсы петь?! Босяков этих смешить?! Разукрасил, как бабу самоварную, лучше некуда! А ЕЕ небось за всю жизнь пальцем не тронул!
– Да. Такого не было, – помолчав, подтвердила Дашка.
Маргитка свирепо посмотрела на нее и, ругаясь, кинулась собирать разбегающихся крабов.
От потопленной лодки, звонко шлепая пятками по мелкой воде, принеслась Цинка. В кулаке она сжимала большую розовую раковину, время от времени прикладывая ее к уху. Бросив раковину на колени матери, Цинка прямо в платье с шумом и брызгами снова поскакала в воду. С лодки ее проводили восторженными воплями младшие братья. Вскоре курчавая головка маячила у дальней песчаной косы: Цинка, как и все местные дети, плавала не хуже дельфиненка.
– Эй, дочка, возвращайся! Утонешь еще, назад! – обеспокоенно крикнула ей вслед Дашка. Помедлив, негромко спросила, повернувшись к Маргитке: – А если так – зачем мучаешься? Тебе всего-то двадцать три, молодая. Детей, сама говоришь, нету. Уходи.
Маргитка вышла на берег, отжала мокрый подол юбки. Не глядя на Дашку, зло сказала:
– Никуда я не пойду. Не дождетесь. Знаю я, вы с Яшкой спите и видите, чтобы я узел связала и умотала. А вот только я возьму да и не уеду! Вот сдохну – тогда твой муженек от сестрицы-шлюхи и избавится, а пока… Бог терпел и ему велел.
– У-у, куда тебя понесло… – спокойно сказала Дашка.
Маргитка фыркнула. Неожиданно грустно улыбнулась, села рядом, положила коричневую от загара руку на Дашкин локоть.
– Ладно, не сердись. Со злости сказала. Но и ты ерунды не пори. Мне, кроме твоего отца, никого не нужно. Сама до сих пор не пойму почему. Он об меня ноги вытирает – а я все его люблю. Смех сказать, не знаю, когда хуже жила – с ним или без него. Знаешь, как я первый раз тяжелая ходила, еще в Ялте? Пузо огромное, едва ползаю, мутит с утра до ночи, а Яшка еще и «дров» подкидывает: курва проклятая,