Мотькой было, в общем-то, наплевать друг на друга, – может, поэтому они и прожили целый год хорошо и спокойно. А потом Мотьку убили во время кражи лошадей, в овраге близ калужской деревни, возле которой стоял табор. Илью тогда спасла, заслонив собой, Настя и поплатилась за это красотой: два глубоких шрама остались на ее лице навсегда, но муж ее остался жив. А Мотька умер, и, голося с распущенными волосами над его гробом, Варька чувствовала в глубине души: плачет не по мертвому мужу, не по себе, оставшейся вдовой в двадцать один год, а из-за того, что не успела забеременеть. Последняя надежда на счастье была похоронена. Оставалось носить черный платок и по обычаю жить в семье покойного мужа на положении невестки. Но это было уже выше Варькиных сил, и она твердо объявила свекру и свекрови, что оставаться с ними, при всем уважении, она не хочет и возвращается в семью брата. Старики поворчали, но спорить не стали, и Варька ушла к Илье и Насте.
С ними она и прожила семнадцать лет. Вместе с Настей поднимала детей, возилась с ними, кормила, купала, вытирала чумазые мордочки, учила ходить, а позже – и плясать, и петь. Иногда она уезжала от семьи брата в табор, иногда – в московский хор и, отпев сезон, возвращалась снова к Илье и Насте. Репутация Варьки как вдовы была столь безупречной, что даже злоязыкие цыганки не смогли усмотреть ничего плохого в ее одиноких кочевьях. В таборе она поселялась в шатре родителей покойного мужа, в Москве шла в Большой дом, к Митро и Илоне, и те принимали ее с радостью, как родню.
– Прости, что разбудила. – Варька смущенно улыбнулась. – Ты ведь из ресторана? Ложись обратно, спи, а я в кухню на сундук пойду…
– Брось. Куда я лягу? И не из ресторана вовсе, мы вчера целый день к свадьбе готовились, не до пения было… Есть хочешь? Сейчас спущусь, принесу что-нибудь. Бог мой, я тебя два года не видела!
– Не ходи никуда! Сядь со мной. – Варька положила сухую, обветренную руку на рукав Настиной рубашки, улыбнулась. – Я не голодная, устала только. Как вы тут? Как дети? Что это Илюшка жениться собрался?
– Да так вот… – вздохнула Настя, присаживаясь рядом за стол. – Что мне его – держать? Парню восемнадцать, пусть женится. Девочка славная, плясунья, поет хорошо… Да бог с ними! – оборвала вдруг Настя саму себя. – Про себя расскажи! Почему не ехала столько времени, где тебя носило? Наверное, до самой Африки со своим табором добралась? Вот ведь душа твоя неугомонная! Как я тебя просила, как Митро уговаривал – оставайся, пой в хоре, живи, тебе тут все рады… Нет, потащилась все-таки в кибитке по ухабам невесть зачем!
– Отчего не потащиться? – улыбнулась Варька. – Я же таборная. В Африке, врать не буду, не была, а по Сибири помотались дай боже. И по Уралу, и по Волге… Дела. Кочевье. Сама помнишь небось.
– Одна кочуешь?
Варька, перестав завязывать платок, опустила руки, пристально взглянула на Настю. Та не отвела глаз, и Варька, вздохнув, вполголоса сказала:
– Нет, я его не нашла.
Наступила тишина, в которой отчетливо слышалось тиканье хрипатых ходиков. Настя сидела,