Мама и сама раскорчевала под огородики аж три из-под леса участка: первый – где магазин теперь «Рыбацкий хлеб», оттуда райисполкомовец любвеобильный погнал ее по весне, – отдал той, что была неуступчивой красавицы податливей; тогда она раскорчевала там как раз, где чуть ниже переваливала хребет грунтовка к бухте Анны (а сейчас асфальт к гаражей массе – и часто там картисты со всего края страшно трещат, окрестноть пугая), – так и оттуда погнал, собака, чуть ли не к бухте с`амой! Вскоре слишком блудливому начальничку, – была всё же правда и тогда, – нашлось подобающее местечко в лагере; после войны мама средний огородец – урожайный, «на шлаке», когда семья, после в 46-м попытки неудачной закрепиться на Кубани (у отца старшая сестра с семьей жила), – или отобрала, или любовница раисполкомовца-бабника сама отдала, – или и ее просто – тогда это было запросто, – вслед за хахалем в лагеря отправили; – огородик в 46-м году чудом пустовал: я с него вниз еще мешки с картошкой лет с 12-ти таскал… Эк я опять – «о, сладость воспоминаний» (Есенин) – от третьего типа опасности отдрейфовал…
С тех-то трех улиц широких Двухгорбового околодка – до старости в памяти остались, – мы лет с восьми коров в лес на бухты Малый и Большой Улиссы пастись гоняли, на бухту Анны, хребеток, на восток, к Бригаде (подлодок) дубнячком залесенный. …Гоняли стадом по четыре-пять коров и столько же пацанов с утра собирались, потом по двое-трое распределялись; в полдень в дубнячок тоже, между рельсами на Большой Улисс и «бассейкой» – первые лет`а пслевоенные собирались, коров доить к запруде довольно глубокой (много народа в ней по пьяни утопло), на Улиссе Малом заводика (на моей памяти всё заносами с ручьев затягивалась: – засыпана давно, на ее месте панелестроительный завод); с подойниками наши матери молодые приходили, коровам пойло приносили, нам перекусить… В 53-м родители околотка наняли пастуха в складчину, – а мы прежними местами праздно бродили, теми же шайками собирались до шести-семи; вечерами по субботам на фильмы в клуб-столовую бригады подлодок ходили (первые годы после ужина мальцов остатками матросского ужина повара кормили) … …И вот как-то шел там такой новый фильм, где был партизан-предатель, с ликом, однако привлекательным… На следующий день мы, как обычно, всей шайкой на железнодорожной насыпи собр`ались, где забор завода кончается, и вскоре берег бухты начинается, и где дорога метров через двадцать на взгорок на большой Большой Улисс взбегает… Место то навсегда осталось в памяти, как и вся ситуация… Я стал предателя привлекательного, дурачась, передразнивать (может, у меня и лицедея задатки были, – но казус тот их раз навсегда отбил) … И схлопотал – не помню, кто первый крикнул, но схлопотал кличку, весьма обидную еще и потому, что я тогда весьма большим «патриотом» был… До этого меня, как помню, сверстники завистливые всегда наделяли кличками (надо же как-то за моё стремление