− Мог бы, но не сделаю. Семья, хозяйство, сам понимаешь. Одной птицы −целая армия, и со всеми надо воевать… То-то!
Мигель, казалось, не слушал бульканье толстяка, а если и слушал, то вполуха, не более. Омертвелый от усталости и зноя, он глядел из-под нахмуренных бровей на дальние шеренги солдат, жерла пушек и лошадей, что были там, впереди, где дорога делала поворот; и они казались ему бесплотными, словно плывущими в беззвучном мареве.
− Тысяча чертей! Слушай меня, Мигель, и клейми память. По всему видно, что ты еще молод и глуп,− не унимался Початок.− Уж кто-кто, а я всегда держу ухо к земле, нос по ветру.
Голос его, как сквозь горячую вату, доносился до юноши.
− Если хочешь стать настоящим солдатом… не дай тебе Бог позволить какой-нибудь юбке надеть на тебя хомут. От них все несчастья на земле… от этих дур!
Возница на миг подобрал огромное брюхо и приложился к фляжке. Хлебал он с толком, не торопясь, не отрывая губ от скачущего на ухабах горлышка. Спокойный Мигель для него сейчас был словно оазис в пустыне молчания. Звякнула крышка, Муньос облизнулся.
− В мои лета, сынок, глоток вина − большая утеха. Когда-то и я был красив, как Бог, строен, как кипарис, и бегал за бабами; но теперь они для меня, что коню − второй хвост.− Он указал на свой расплющенный нос-баклажан: − Это кулак Сильвиллы поработал! Она поймала меня с одной пташкой! И так шибанула, что с копыт долой! У меня до сих пор звенит в ушах. Дьявол, она едва не пробила мной стену! Но, клянусь головой, я еще легко отделался.− Он вдруг мечтательно закатил глаза.− А задница у той пташки была что надо… как два гренадерских ранца, чтоб я сдох!
Папаша Муньос хмельно улыбнулся, наматывая на кулак длинные вожжи.
− Правильно говорил падре Наварра, что женщина и Библия − злейшие враги! Я пораскинул как-то мозгами, и что же? Так оно есть, всё в точку! Писание блуду − меч острый… А баба, хоть ты лопни, не может без греха! Вот оттого она и редко палец муслявит, чтоб страницу Святого Писания перелистнуть. Зато и Библия, сынок, не в долгу! Ее, как дыню, за бок не ухватишь. Сколько не прочитай баба псалмов − всё равно дурой останется!
− Да заткнись ты! − оборвал толстяка старый кривоногий фельдфебель, весь в рубцах. Колючие глаза зло буравили болтавшегося на козлах Антонио.− Сам-то трещишь хуже последней суки. Чего привязался к парню?
Муньос будто язык проглотил. Надулся, как мышь на крупу, выпятив подбородок и опустив уголки губ.
Некоторое время шли молча. Раскаленный воздух дрожал, и беззвучно дрожали придорожные валуны, будто готовые расплавиться и потечь.
− Я вижу, дорога у вас не из лучших… дальняя, через страну индейцев,− фельдфебель чмякнул потрескавшимися губами.
Мигель кивнул головой, глядя с интересом на дружелюбно настроенного вояку. Тот улыбался седыми усами, поправляя тяжелое кремневое ружье и чешую кивера.
− Что, тяжко? Ничего, попривыкнешь, как я… А если нет − сдохнешь. Когда увидишь краснокожих − держи ухо востро. Когда ты их не видишь, будь осторожен